Некрасов

Известно, что в великосветских и придворных кругах обычно не читали сборники стихов, но зато многие проявляли интерес к популярному и «крамольному» журналу, поэтому появление в нем трех некрасовских стихотворений очень скоро была замечено. О них, по-видимому, доложили Александру II. После этого и начался невероятный шум. Подняли на ноги министерство просвещения и цензурное ведомство. Был отстранен от «Современника» цензор Бекетов. Появились документы, официально запрещавшие новые издания стихов того же автора, а также всякие выписки, то есть перепечатки из книги. Иван Иванович Панаев, как один из редакторов, был вызван к министру просвещения Норову, тот накричал на него и сделал «строжайший выговор за неуместное и неприличное перепечатание стихотворений г. Некрасова…». Панаеву было объявлено, что при первом подобном случае издаваемый им журнал подвергнется «совершенному прекращению».

Особый интерес среди документов этого времени представляет составленный князем П. А. Вяземским проект распоряжения по цензурному ведомству. В качестве товарища министра просвещения Вяземский в эти годы (1856–1858) был одним из главных руководителей цензуры. Когда-то свободолюбивый поэт, друг Пушкина и многих декабристов, он давно забыл увлечения молодости и стал ретивым охранителем монархических начал, защитником реакционной политики самодержавия в области литературы и цензуры. Еще Белинский (в письме к Гоголю) дальновидно охарактеризовал Вяземского как «князя в аристократии и холопа в литературе».

Надо отдать справедливость Вяземскому: он лучше других понял смысл некрасовской поэзии и безошибочно определил ее взрывчатую силу. Рассматривая стихи некрасовского сборника «в совокупности», он пришел к заключению, что они являют собой не сатиру, осмеивающую некоторые заблуждения общества, а «более грубый, озлобленный и раздражающий, политический стихотворный памфлет на целое коренное устройство общества и на такие стороны общественного быта, которые… не подлежат литературному обсуждению, а особенно с тою резкостию и цинизмом выражений, какими запечатлены многие стихи».

Вяземский отметил, что в стихах Некрасова преданы грубому порицанию лица, принадлежащие к высшему и зажиточному сословию; они же приносятся в жертву — «сословию низшему», в котором тем самым возбуждаются страсти, неудовольствия и волнения. Во всем цензор-аристократ видел «дикие отголоски» идей французской революции и литературы, которая была «плодом прежних политических и общественных смут во Франции». Что же касается стихотворения «Поэт и гражданин», то смысл его наиболее сильных строк — призыв идти в огонь «за честь отчизны, за убежденье, за любовь», звучащее как лозунг заверение —

Умрешь не даром: дело прочно,
Когда под ним струится кровь, —

Вяземский истолковал вполне определенно: «…тут идет речь не о нравственной борьбе, а о политической…здесь говорится не о тех жертвах, которые каждый гражданин обязан принести отечеству, а говорится о тех жертвах и опасностях, которые угрожают гражданину, когда он восстает против существующего порядка и готов пролить кровь свою в междуусобной борьбе или под карою закона».

Вяземский не раз обнаруживал свою враждебность некрасовской поэзии, в частности, осуждал ее антикрепостнические мотивы. Он доказывал, что цензура должна быть особенно строга к Некрасову, так как всеми предыдущими стихами поэт как бы приучил читателей искать чуть ли не в каждом его выражении тайный и неблагонамеренный смысл.

Суждения Вяземского подтверждают, что «Поэт и гражданин» был воспринят в высших кругах как призыв к революции. Об этом говорит опубликованное Герценом в «Колоколе» (20 июля — 1 августа 1857 года) анонимное письмо «Из Петербурга»; резкое по отношению к петербургским «верхам», оно в то же время содержит попытку защитить некрасовские стихи, придать им почти невинный характер. Вот эти строки «Колокола»:

«Воры и укрыватели воров большой руки подняли кряк, начади жаловаться государю… на книжку стихотворений, где ничего нет, кроме участия к бедности и ненависти к притеснениям. Аристократическая сволочь нашла в книжке какие-то революционные возгласы, чуть не призыв к оружию. Русское правительство, изволите видеть, боится стихов: «Иди в огонь за честь отчизны» [следуют те же пять строк]…Это сочли чуть не адской машиной и снова дали волю цензурной орде с ее баскаками. Какое жалкое ребячество!»

Тревожные вести с родины оторвали Некрасова от напряженной работы над поэмой. Но работа уже шла. «Групый человек! Я воображал, что можно будет напечатать ее. О Тургенев! Зачем же жить, — то есть мне, которого жизнь — медленное трудное умиранье. Впрочем, к черту хандра и скуление. Хоть для тебя — кончу».