Некрасов

Кроме Ковалевского, в Риме оказались и другие знакомые — вскоре приехал Афанасий Афанасьевич Фет с больной сестрой, были здесь русские художники, собиравшиеся по вечерам у гостеприимных Ковалевских. Часто стали бывать у них и Некрасов с Фетом. Днем же они обычно прогуливались на Монте-Пинчио, излюбленном месте отдыха римлян; именно здесь один из русских художников, учившихся в Италии, — А. Ф. Чернышев сделал превосходную шутливую зарисовку такой прогулки.

Слегка шаржированный рисунок запечатлел флегматичную грузную фигуру Фета с крупным носом на толстом лице, с маленькими глазками и светлыми усиками, в офицерском пальто; хрупкую наружность его сестры, ее болезненный облик; парящего над Фетом Ковалевского, который увенчивает поэта лавровым венком; и, наконец, выразительные черты Некрасова с темной растрепанной бородкой, в теплой куртке и мягком картузе, с карими, не без лукавства, глазами (таким запомнил его и Ковалевский).

Некрасову в первые дни хорошо жилось в Риме. Он «шатался по Колизею» в лунные вечера, ходил в оперу, взбирался на купол святого Петра и даже ездил с. Фетом на охоту по вальдшнепам. Позднее, на пасху, он ходил смотреть «разные религиозные дивы», наблюдал, как папа с балкона благословлял народ, переполнявший площадь святого Петра. «Рим мне тем больше нравится, чем больше живу в нем».

Он стал менее раздражителен, чем был прежде, но все-таки и теперь, по словам Панаевой, случалось, что он по два дня не хотел выходить из комнаты. Да и сам Некрасов, не прожив даже месяца в Вечном городе, уже жаловался Тургеневу: «…день, два идет хорошо, а там — смотришь — тоска, хандра, недовольство, злость… всему этому и есть причины и, пожалуй, нет…» Среди этих причин, которые есть и которых нет, немалое место занимали отношения с Авдотьей Яковлевной, отличавшиеся крайней неровностью.

Встрече их за границей предшествовал почти полный разрыв весной 1855 года, может быть, связанный с усилением его болезни. Об этом было известно друзьям. Боткин 27 апреля писал: «Некрасов с Панаевой окончательно разошлись. Он так потрясен и сильнее прежнего привязан к ней, но в ней чувства, кажется, решительно изменились. Здоровье его очень плохо…» И в то же время Некрасов шлет ей из Москвы (живя на даче с Боткиным) жестокие и оскорбительные (по ее мнению) письма, которые вызывают у нее чувство горечи; в ответ она пишет: «Вы верно угадали, что Ваше письмо много мне принесет слез и горя»; «Болезнь сделала Вас жестоким!»

Несмотря на все это, в мае того же года, беспокоясь о нем, Авдотья Яковлевна приезжает к больному в Москву, и тот же Боткин подтверждает — она хорошо сделала, что приехала: «Разрыв ускорил бы смерть Некрасова». В июле она приезжала еще рва. Затем, весной следующего года, Авдотья Яковлевна отправилась за границу; жила главным образем в Риме».

Письма ее этого времени полны жалоб на одиночество, тоску, безденежье («Я сижу в чужом городе, без гроша и живу в долг»). Она размышляет о своей «унизительной юности» и «одинокой молодости», сетует на судьбу, давшую ей через меру напиться «всеми отравами, которыми угощает общество женщину…».

Другое письмо Авдотьи Яковлевны (к Ипполиту Панаеву) дает представление об ее образе жизни: «Время я провожу в Риме так же, как в Петербурге, — дома, хотя знакомых дам набралось порядочно… Вы не думайте, чтоб я сидела без пользы. В Италии учусь по-итальянски, говорю плохо, но уже читаю и перевожу изрядно».

Но вот приезжает Некрасов, и она спешит его встретить. В Риме их жизнь течет легко, и он с удовольствием отмечает: «Она теперь поет и попрыгивает, как птица, и мне весело видеть на этом лице выражение постоянного довольства — выражение, которого я очень давно на нем не видал» (21 сентября 1856 года). Однако проходят какие-нибудь две недели, и он пишет другому своему корреспонденту, что ему жаль ее, но приносить жертвы не в его характере: «…Она мне необходима столько же, сколько… и не нужна… Вот тебе и выбирай, что хочешь» (7 октября 1856 года).

Положение действительно нелегкое. И он задумывает поездку в Париж, один, без уверенности в том, что вернется обратно; в Париже его ждет Тургенев, о котором он соскучился. Но тут его захватывает замысел новой поэмы, задуманной еще в России, и он, забыв обо всем, садится за работу.

Вдали от родины мысли его по-прежнему были прикованы к России, и музу его волновали только русские дела и заботы. Не прожив в Риме и месяца, он пишет Тургеневу: «Верю теперь, что на чужбине живее видишь родину» (9 октября 1856 года). А в стихах признается:

В Германии — я был как рыба нем,
В Италии — писал о русских ссыльных…