Некрасов

И в самом деле, он начал поэму о «русских ссыльных» («Несчастные») и напряженно работал над нею в Риме весь ноябрь и часть декабря. «24 дни ни о чем не думал я, кроме того, что писал. Это случилось в первый раз в моей жизни — обыкновенно мне не приходилось и 24 часов остановиться на одной мысли. Что вышло, не знаю — мучительно желал бы показать тебе…» Так писал он Тургеневу, еще далеко не закончив поэмы, обширной по замыслу, вобравшей разнородный материал, в том числе — едва ли не впервые в русской литературе — тему о политических ссыльных.

С особым увлечением Некрасов взялся за эту тему после того, как до него дошли сведения о новом манифесте, изданном в России по случаю коронации Александра II: 26 августа было объявлено прощение «государственным преступникам», сосланным в Сибирь по делу 14 декабря 1825 года; им разрешалось возвратиться из дальних краев и жить где они пожелают, кроме Москвы и Петербурга, Тема, уже давно манившая Некрасова, в известной мере переставала быть запретной.

И он с жаром принялся за работу; в будущую поэму он «думал вылить всю… душу». В ее широкие рамки вместились и автобиографические куски (воспоминания тяжелого детства в крепостной усадьбе), и мрачные зарисовки столичного города с его туманными рассветами, нищетой, арестантскими фурами, и светлые картины деревенской трудовой жизни, живой природы, полной красок и звуков, и многое другое.

В центре второй главы поэмы — образ политического ссыльного по кличке Крот, имеющего неотразимое влияние на окружающих его «клейменых каторжников». Один из них и ведет в поэме рассказ об этом тихом и больном, закованном в цепи человеке. Нигде не говорится о его прошлом, о том, какие дела привели Крота в Сибирь. Не знают этого и товарищи по каторге:

Не все мы даже понимали,
За что его сюда заслали…

Но из множества штрихов создается образ человека с великой душой, которому предназначено быть трибуном, говорить речи, звать за собой толпу. Невольно вспоминаются слова Герцена о Белинском: «В этом хилом теле обитала мощная, гладиаторская натура». Огромной внутренней силой освещена личность Крота, неотразимы его слова:

…Пусть речь его была сурова
И не блистала красотой,
Но обладал он тайной слова,
Доступного душе живой.

Высокое благородство духа, самоотверженность и самоотречение, то есть жизнь для других, целеустремленность Крота покоряют каторжников. Они становятся другими людьми, слушая его рассказы, которые скорее можно назвать пропагандой в духе революционного просветительства. Его устами Некрасов высказывает свою заветную скорбную мысль о вековой покорности народа;

Но спит народ под тяжким игом,
Боится пуль, не внемлет книгам.
О Русь, когда ж проснешься ты…[53]

В то же время он верит в скрытые силы народа («Покажет Русь, что есть в ней люди»), знает, что в недрах страны

Бежит поток живой и чистый
Еще немых народных сил…

В своих речах он обращается и к будущему и к прошлому, где ему видится образ того, кто «обучил, вознес, прославил» отечество: «…Великого Петра он звал отцом России новой» (в этом сказалось то понимание петровских преобразований, которое Некрасов воспринял в кругу Белинского, Герцена, а затем и молодого Чернышевского). Он говорит своим слушателям о революционных борцах, скорее всего о декабристах, — это им когда-нибудь будет воздвигнут «пышный мавзолей»:

Узнали мы таких людей,
Перед которыми поздней
Слепой народ восторг почует…

Некрасов создал образ большой силы, хотя поэма осталась незаконченной, местами недоработанной; поэт ее «скомкал», осуществив только часть своего замысла.

Образ Крота носит, несомненно, собирательный характер — так представлялся политический ссыльный, жертва николаевского террора, декабрист или петрашевец, взору русского демократа 50-60-х годов. Но, кроме того, этому образу придают особое значение некоторые черты сходства его с Белинским. Они угадываются во многом — в его наружности, в речах, в суждениях о судьбах России и о Петре. Но более всего напоминает о Белинском предсмертное пророческое «мечтанье» Крота, когда, воспрянув с ложа и обретя неожиданную силу, он зовет к мятежу:

Кричал он радостно: «вперед».
И горд, и ясен, и доволен:
Ему мерещился народ
И звон московских колоколен;
Восторгом взор его сиял,
На площади, среди народа,
Ему казалось, он стоял
И говорил…