Некоторые не попадут в ад

— Ну, давай сверим информацию, — упирался я.

— Твоё РСЗО отработало по украинским позициям двадцать минут назад? Можешь считать, что срок ты уже получил.

Могу даже считать дни до окончания срока, подумал я.

Сбросил звонок, и пошёл пить чай на кухню, курить ночную, под чай, сигарету.

Тут же вышел Граф, улыбнулся своей чудесной — разом отменяющей всю его арийскую сущность — улыбкой:

— Всё в порядке?

* * *

Меня столько уже пугали. Я перебоялся.

(Кто-то романы сочиняет — а я там живу.

Такая огромная жизнь: начнёшь пересказывать синопсис двух недель, выбрасывая половину событий, должно вроде было поместиться на страничку двенадцатым шрифтом — а получается эпопея с эпилогом. При том, что я помню обычно процентов пятнадцать от случившегося, в самом лучшем случае. Слова, краски, детали, звуки, запахи — забываю напрочь; едва восстанавливаю общую канву и то, что в стакане осталось на дне: чем всё было заварено.)

В том феврале, когда стало известно, что я служу на Донбассе, что я ополченец, сепар, террорист, — у моей семьи, мирно проживающей в одном из городов империи, начались собственные приключения.

На лобовуху второй моей машине (оставил жене, чтоб управлялась с детьми) чёрной изолентой наклеили огромный крест.

Утром жена вышла с детьми — у нас четверо, — не поймёт, что за украшения.

Они уже опаздывают в школу, в садик; жена пытается достать, отлепить — но внедорожник огромный, у жены не хватает маленьких женских рук; посадила на капот самую младшую дочку — та помогла с лобовым стеклом.

Вообще дети развеселились — все перепутались с липкой изолентой, смешно же; что-то было в этом от новогодней ёлки, как её наряжают, — только здесь наоборот.

Напротив окна — окна у нас выходят в парк — росла милая такая ёлочка, всем на загляденье; в очередной вечер, только семья собралась в доме, — дети кричат: «Мама, смотри как красиво!». Жена к окнам — там ёлка пылает, огонь в два этажа высотой; и ведь дождались, когда все соберутся из школ, из садиков — чтоб никто не пропустил представления.

«Ёлочка, гори!»

На следующий день: «Мама, кто-то кетчуп уронил у порога!» — мама, то есть моя жена, выходит, — да, уронили. Разбили, и долго возили ногами, чтоб получилось кроваво, — чтоб кроффффффффь! — в итоге: красная жижа с покрошенным чесноком; противно.

Жена мне пишет: «Что делать?»

(За этим читалось: «Ты нас оставил!»)

Я едва в обморок от ужаса не упал, когда услышал первые истории.

А как быть? Собрать бат, объявить всем: «Мужики, у меня разлили кетчуп возле двери, я не могу. Ухожу».

Пишу жене: «Приезжайте ко мне, тут безопасно».

Всерьёз написал.

Она написала смс, но не отправила: «Придурок». (Уверен, что так и было, хотя жена мне ничего такого потом не рассказывала.)

Ещё через неделю залили клеем замок входной двери. Дети пришли из школы, толпятся в подъезде, хотят кушать, пи`сать, смотреть мультики, — жена ковыряет ключом в замке, в итоге и ключ застрял намертво.

Кого-то вызывали на помощь, дети грелись у сердобольных соседей; ничего, сменили замок, все вернулись домой в полночь: дом, милый дом.

Звонки в час ночи на домашний телефон — это классическая тема. Звонок — выползает в коридор только уложившая последнего из детей жена — «Алло?» — там тишина, потрескивание, похрюкивание, животная жизнь.

Наконец, она позвонила мне (у нас нет привычки созваниваться и мотать друг другу нервы, но тут не выдержала) и расплакалась.

Я говорю: это какие-то подростки, переростки, не бойся. Побалуются и отстанут.

Жена не стала обсуждать такой вариант, задала другие вопросы: как ей жить, как водить детей в школу, как водить детей в садик, как приводить их из школы, как приводить их из садика.

Ещё через несколько дней: открывает дверь в подъезд — нет, не кетчуп, — семечек нагрызли; причём такое количество шелухи, словно тут тридцать человек лузгали подсолнухи; что это символизировало, до сих пор не могу понять; ещё подумаю.

Я ей говорю: позвони в полицию. (Никак не привыкну к этому ублюдочному слову — кому, кто-нибудь в курсе, мешала милиция, дядя Стёпа милиционер? Анискин, Жеглов, Шарапов — это полицаи?)

— В полицию? — кричит жена (обычно никогда не кричала). — Да мне стыдно! Что я им скажу? Что у меня кетчуп разбили на пороге? Что у меня семечки грызли, не прибрали? Ты знаешь, что они мне ответят?

— А ёлка? — ухватился я за довод; он казался мне железным.

— Что? Что «ёлка»? У нас сгорела ёлочка, помогите?

Кетчуп потом били с фрикционным постоянством, каждые два дня.

Жена уже, как на работу, словно это обыденность, — прежде чем будить детей, открывает дверь, замывает красное пятно (один раз руку порезала)… Как в английской сказке про Кентервильское привидение, только это в России.

Телефон стала на ночь выключать.

Те обиделись — стали звонить в дверь.

Позвонят — жена лежит час, другой, третий без сна.

Один раз проснулась — дети стоят все уже одетые у кровати, собрались: «Мама, мы в школу. И ты вставай».

Встала.

Шла одна — над головой выстрелили из травмата; увидела спины — по спинам не поймёшь: точно не старики, а так — может, им по пятнадцать, может, по двадцать пять, может, по сорок пять лет.