Некоторые не попадут в ад

Шедший последним боец начал быстро сдавать назад. Я увидел разбросанные по обеим сторонам тропки пакеты: рассыпались колбасы и прочие радости — яркие этикетки были издалека различимы в пожухлой травке. Видимо, бойцу выстрел прилетел под ноги — и он от неожиданности взмахнул руками.

Я прятался от «Града» — небесная доставка «Града» занимает четырнадцать секунд, можно успеть заныкаться, если есть куда. Мне было куда. Я переживал миномётные обстрелы: тоже неприятно, цепенеешь весь, тупеешь; но пережил: главное, чтоб не 120-й на голову.

Но когда стреляют именно по тебе, из чего угодно, — всякий раз возникают особенные чувства, почти праздничные: вот, снизошли, разглядели, вот я танцую в прицеле, что ему в моём теле, что ему… в моём теле…

Некоторое время я полз по-пластунски, потом плюнул и ещё немножко не то, чтоб на четвереньках, но как-то так, по-вараньи, прополз — сам над собой успевая потешаться: до чего нелепо устроен человек — даже наглядная, слышная, ощутимая близость смерти не способна заставить его потрудиться всерьёз.

Резон на самом деле в быстром движении имелся: надо было уйти с линии огня.

Взводный, юркая сволочь, между тем оказался почти у окопов, и — я увидел — бегом, весь подсобравшись в комок, преодолел последние метров двадцать. Нам оставалось чуть менее сотни.

Ещё немного почертыхались на земле.

КПВТ старался изо всех сил.

— Злой, давай бегом, — крикнул я. — В несколько заходов. Надоело.

— Слышу, — чётко отозвался Злой и, рванув с места, сделал пробежку.

Выждав, я рванул за ним.

Кто куда стрелял, уже не видел: качалось в глазах поле, как будто я нёс его на подносе, наподобие огромного какого-то безвкусного блюда, и чудом ещё не уронил.

Упал.

Злой сделал ещё рывок, и — отлично бегает! — соскочил в окоп. Оглянулся на меня.

И я так же сделаю, и я так же.

Из последних сил поднялся, помчал, воздух стал горячим, броник вдвое утяжелился.

Спрыгнув в окоп, я не встал, а, на силе инерции, пошёл куда-то, чуть пригибаясь: затеялась перестрелка, бойцы плечами, головами вкручивались в свои бойницы, — и не столько даже по звуку, — кровь от бега прилила к голове, уши заложило, а звуков было слишком много, — сколько по спинам и плечам было видно, что — стреляют.

Мы уткнулись в блиндаж, Злой пропустил меня, и я, согнувшись при входе, шагнул внутрь.

Там сидел раздетый по пояс боец, чуть бледный, два медика уже наклеили ему на рану пластырь и готовились бинтовать плечо.

— Чего? — спросил я.

— Да вот с АГС только что прилетело. Осколок…

Я снял шлем, чтоб вытереть пот. Вдруг понял, что ужасно устал от этой пробежки, что никак не могу восстановить дыхание. Кто-то выходил из блиндажа, разминуться было трудно, пришлось выйти и мне, а обратно уже поленился: солнышко, ветерок; шлем так и остался в руке. Справа от блиндажа была пулемётная точка, возле пулемётчика сидел «комод» одного из взводов этой роты и чётко командовал: «Левей! Так! Ещё!» — они будто занимались кройкой и шитьём, ни малейшего напряжения на лицах заметно не было; быстро оглянувшись на меня, «комод» тем же тоном спросил: «Почему без каски?» — не узнал.

— Побазарь мне ещё, — сказал я, и здесь заметил, что у меня и голоса почти нет.

Но шлем, кстати, надел.

Рядом стоял Шаман: у него даже дыхание не сбилось. Посмотрел на Злого — и у того тоже. Он только чуть покраснел и пошёл пятнами — но это от возбуждения.

Заметив пустую бойницу, я шагнул к ней, с опаской высунулся: ничего толком не увидел; кто-то крикнул: «ВОГи!» — и я отпрянул, присел, сплюнул. Посмотрел на слюну.

В глотке, от горла до самого пищевода, как бывает при надорвавшем силы беге, выжжено, солёно саднило. Во рту медленно копилась противная, вязкая, горячая слюна.

Большого ума было не надо, чтобы понять: ничего страшного не происходит, рядовая перестрелка, сейчас закончится.

Командовать всем этим не было ни малейшей необходимости — тут взводный (даже два — с тем, который нас привёл), да и без него все свою работу знают.

К бойнице вернулся боец — деловой, деятельный, — я посторонился, уступил место; поднялся, кивнул Злому: пошли по окопам, посмотрим, что тут как.

Первым, кого встретил, был тот взводный, что нас вёл, — у него-то как раз лицо было чем-то озабоченное, как будто он потерял что-то, и не мог вспомнить где.

— Стой, — сказал я; он встал. — Боец, который шёл с нами, — ты выяснил, где он?

— Нет, — качнул головой взводный.

— А чего нет? — спросил я. — Может, он без ног там лежит. Может, он кровью истекает. Хули ты тут шаришься без дела — иди.

Мы двинулись дальше, и у следующей бойницы увидели Кубань.

Лицо у того было молитвенное, возвышенное. Он не стрелял: не видел пока смысла. Бойница его была оборудована безупречно. Чем-то неуловимым порядок на его боевом месте напоминал нашу молельню — где у Кубани тоже всё было разложено на удивление ладно и удобно.

— Ой, Захар, — обрадовался Кубань.

Он смотрел на меня любящими братскими глазами, подыскивая какие-то подходящие случаю слова.

— Товарищ командир, пройдите в блиндаж, — откуда-то появился местный взводный, потянул меня, — сейчас из миномёта накроют, и…