Неизвестный Кафка

215. У меня нет какого-то врожденного отвращения к змеям или, тем более, страха перед ними. Страх охватил меня только теперь, задним числом, но в моем положении это, по-видимому, естественно. Прежде всего надо заметить, что во всем остальном городе вообще ведь нет змей, если не считать выставок и отдельных магазинов, и однако моя комната кишит ими. Началось это с того, что я сидел как-то вечером за столом и писал одно письмо. Чернильницы у меня не было, я пользовался большой бутылкой чернил. И только собрался в очередной раз макнуть в нее перо, как увидел, что из горлышка бутылки торчит маленькая изящная плоская змеиная головка. Ее туловище свисало в бутылку и исчезало внизу в сильно бурливших чернилах. Зрелище было все-таки очень удивительное, но я тут же перестал таращиться, когда мне пришло в голову, что это может быть ядовитая змея, и это было весьма вероятно, так как ее язычок подозрительно шевелился, а угрожающая трехцветная звезда…

216. Это не верно, что ты засыпан в шахте и масса породы отделяет тебя, слабого одиночку, от мира и его света, нет, ты — снаружи, ты хочешь пробиться к засыпанным, и бессилен против камней, и этот мир и его свет лишь увеличивают твое бессилие. А тот, кого ты хочешь спасти, каждое мгновение задыхается, так что ты должен работать, как одержимый, и он никогда не задохнется, так что тебе никогда нельзя будет прекратить твою работу.

217. На приподнятой над землей террасе, под навесом, опирающимся на столбы, собралось маленькое общество. Лестница из трех ступенек вела вниз в сад. Было полнолуние, стояла теплая июньская ночь. Все мы были очень веселы, всё вызывало у нас смех; когда вдали залаяла собака, мы засмеялись и над этим.

218. — Мы на правильном пути? — спросил я нашего проводника, греческого еврея.

В свете факела он повернул ко мне свое бледное нежное печальное лицо. Казалось, что ему совершенно безразлично, на правильном ли мы пути или нет. И где мы только откопали такого проводника, который вместо того, чтобы провести нас через эти римские катакомбы, до сих пор лишь молча шел вместе с нами туда, куда шли мы? Я остановился и подождал, пока все наше общество не собралось вместе. Я спросил, не потерялся ли кто-нибудь, — никого не хватились. Я вынужден был этим удовлетвориться, так как сам никого из них не знал; толпой, чужие друг другу, мы спустились за этим проводником в подземелье, и только теперь я пытался завести с ними какое-то знакомство.

219. У меня есть тяжелый молот, но я не могу им воспользоваться, так как его ручка раскалена.

220. Многие бродят по горе Синай. Речь их неясна: одни болтливы, другие скрытны, третьи кричат. Но ни один из них не спускается прямой дорогой вниз, на недавно возникшую широкую, ровную улицу, которая, со своей стороны, увеличивает и ускоряет шаги.

221. Писание как форма молитвы.

222. Разница между Цюрау и Прагой. Я недостаточно тогда боролся?

223. Он недостаточно боролся? Он работал, но уже погибал; он знал это и прямо сказал себе: если я перестану работать, я погиб. Было ли тогда ошибкой то, что он начал работать? Едва ли.

224. Думая, что создает статую, он лишь беспрерывно долбил в одну точку; это было проявлением упрямства, но еще больше — беспомощности.

225. Духовная пустыня. Трупы караванов твоих ранних и твоих поздних дней.

226. Ничего, только образ и ничего больше, полное забвение.