Неизвестный Юлиан Семёнов. Возвращение к Штирлицу

– Тылы, тылы-с оставляем, господа, а вы милосердствуете, словно барышни. Грех, знаю, что грех. Да – свят грех прощен будет. И не нам зачтется – потомству… А оно благодарно будет отцам своим.

Контрразведчики, усталые люди с красными от бессонницы глазами, молча уходили из кабинета атамана. В такие дни расстрелы продолжались круглые сутки.

Тогда в городе воцарялся молчаливый ужас. Только была слышна далекая канонада да куры вздымались в небо белоперыми облачками и ошалело кричали.

Дулов, сидя за столом, быстро считал выстрелы, вроде бы успокаивался на немного – мигрень отходила, и, откушав черного чая с молоком без сахара, он отправлялся на дневной отдых. Спал Дулов, как ребенок, – на боку, подложив под щеку сложенную щепоткой ладонь. Руки у него были маленькие, красивые, только вот с рыжими веснушками и белыми стоячими волосками.

Снился в такие дни ему один и тот же сон – он даже в дневнике это записывал, – будто дождь хлещет, тепло, по полю бегают черные быки, но только поле не черноземное, а выложенное иконами, и лики святых белым мелком эдак аккуратненько крест-накрест зачеркнуты.

А потом быки эти вроде бы и не быками делаются, а все на одно лицо: как аптекарь Ценципер. Его Дулов сам вешал на Покров день. Скучный вышел праздник, веселья не было, ну и решили пошутить. Вешал он Ценципера долго не потому, что не умел, а оттого, что аптекарь кричал уж больно забавно.

…В одном из первых советских военных справочников об атамане Дулове сказано, что он, полковник Генштаба и атаман казачьего войска, в феврале 1921 года убит сослуживцами в своем штабе.

Сейчас пришло время рассказать правду о том, как закончил свою жизнь кровавый атаман…

В середине двадцатого года в Париже было заметно особое оживление. Здесь, в центре антисоветской Антанты, был закончен – по своим размахам грандиозный – план уничтожения ленинской Совдепии.

Веревочка, столько раз рвавшаяся, была наконец связана в петлю. Опытные журналисты и скептики-политики считали, что «карта» господина Ленина бита и дни республики сочтены. Войска белой Польши, барона Унгерна, бандиты Антонова, атамана Дулова, генерала Молчанова, атамана Семенова, окружавшие Россию по всем границам, оснащенные новеньким, не стрелянным еще оружием, были готовы выступить сразу – единым мощным кулаком, стремительным, как выстрел.

Каждый из компонентов этого страшного антисоветского кольца был смертельно опасен для жизни молодой республики. Кто больше опасен, кто меньше – говорить не приходилось, но роль, которая отводилась Дулову, была особая: его армия должна была пойти через казахские степи к Уралу, отрезав таким образом Дальний Восток с одной стороны и Среднюю Азию – с другой.

Главное – перерезать коммуникации, об остальном позаботятся японцы, американцы, Семенов и Молчанов с Унгерном на Дальнем Востоке, а в Средней Азии – англичане: они в азиатских делах политики тонкие, умелые.

И вот в дни, когда шла последняя подготовка к броску, полпред ВЧК в Средней Азии, соратник Дзержинского Петерс санкционировал специальную разведывательную операцию: чекисты должны были в короткий срок выяснить все относящееся к потенциальной мощи Дулова и к срокам возможного выступления его против Советской России.

Ночью 23 ноября 1920 года в кабинете председателя Джеркутского ЧК Суворина сидел начальник здешней милиции Касемхан Чарышев. Чарышев кругл лицом, улыбчив, прямо бы и ребенок, если б не усы, очень силен, будто влит в английский френч, ноги в коленях узелком, кривоватые – сразу видно наездника, сапоги мягкие, высокие, туго забиравшие сильные икры.

Внешностью он был чисто русский, хоть и татарин. Говорил, чуть грассируя, – классическую русскую гимназию кончил блестяще. Знал по-уйгурски, по-казахски, по-узбекски, по-арабски, мог и по-французски объясниться.

Суворин и Чарышев сидели без свечей. В окно лез белый окаянный свет холодного солнца – так здесь называют луну. Рыжие звезды зло перемигивались в близком небе.

Говорили чекисты тихо, приблизив друг к другу головы. Разошлись, когда лунный свет сделался мягким, – дело шло к рассвету.

Утром в своем кабинете Чарышев не показался: на облупленной, давно не крашенной стене милиции (олифы откуда достанешь?) появился приказ, в котором говорилось, что Чарышев считается в отпуске по случаю болезни своей тети Бюль-Бюль Нары.

Тетя у Касемхана действительно была и вроде бы даже прихварывала – это все правда. Но только никто не знал, что тетя начальника милиции живет в самом центре антисоветского дуловского гнезда, там, где обосновалась ставка атамана.

Вот туда-то и приехал Чарышев под утро: на хорошем коне от красных позиций четыре часа ходу. Уже рассвело, но город был пустой – муэдзины еще не возвестили утро.

А когда прокричали переливно с минаретов святое: «О бис-милла рахмауль рахим!» – сразу, словно по волшебству, как в старых сказках, открылись ворота и, смешавшись с разноязыкой толпой торговцев, караван-баши, контрабандистов и нищих, Чарышев въехал в город.