Неизвестный Юлиан Семёнов. Возвращение к Штирлицу

– Ладно, – сказал Иванов, – за защитницу можно, только представитель тут ни при чем.

Ненахов включил радио. Передавали фронтовые песни. Иванов сказал:

– Старость, что ль? Как это слышу – в слезу тянет.

– Так понятное дело, – ответил Ненахов. – Столько с этим пройти, меня самого выворачивает, люди не железки.

Когда Гуссо наливал по второй, он сказал:

– Между прочим, о железках – снова затор с железом-то, задержали цинковку.

– Выпили, выпили, – быстро сказал Ненахов, – выпили, – повторил он, ставя стопку на место. – Да ты закусывай, Степан Иваныч, что словно барышня? А в смысле цинковки у меня тут мыслишка есть. Ну, Сень, – попросил он Гуссо, – разлей. За железки и цинковки.

– Куда гоним-то? – спросил Гуссо.

– К смерти, – ответил Ненахов. – Ну, пошли! Так вот, – начал он, закусывая картошкой, – Степан Иванович, я тут своего дружка встретил, на Втором Белорусском мы с ним вместе служили, он смежник, железо и цинк у него сейчас лежат, а дерево, которое у нас, – ему позарез, а нам ни на хрен. Может, он предлагает, махнем – чтоб пополам – и им, и нам. А то перед рабочим неудобно, прогрессивка в других местах идет, а у нас – ку-ку и привет, мама.

– Что ж, – ответил Иванов, тоже обмакивая картошку в подсолнечное масло, – надо подумать. Оформлять будем как?

Гуссо снова налил и сказал:

– Дайте слово сказать? Как говорится, алаверды ко мне. Хочу предложить выпить за мужскую фронтовую дружбу. Чтоб сейчас – все как тогда, когда друг за друга, брат за брата.

– Хороший тост, – сказал Ненахов и выпил.

– Давай, – сказал Иванов, – за это надо.

В дверь постучались.

– Да, – сказал Ненахов.

– Можно, – спросила молоденькая девушка, – я к вам на минутку, Василий Павлович, от тети Маши книги принесла.

Ненахов пошел навстречу девушке, обнял ее, раздел, посадил к столу:

– Знакомься, Лизуня, с моими друзьями, – и пояснил Иванову и Гуссо, – моей свояченицы сослуживица. Секретарь-стенографистка по всем вопросам.

Лиза села рядом с Ивановым, и Иванов заметил, какая у нее ладненькая фигурка, и мордашка какая милая, чистая, и руки – мягкие, нежные, он даже почувствовал, какие у нее мягкие и нежные руки еще до того, как ее рука оказалась в его.

– Это директор наш, – сказал Гуссо, – так что, Лизуня, имеешь шанс.

Лиза засмеялась, ямочка у нее на щеке стала продолговатой, и она ответила:

– Я директоров и люблю, и боюсь – одновременно.

Гуссо достал из портфеля новую бутылку – теперь уже коньяку – и предложил:

– За знакомство полагается.

Выпили за знакомство, и Ненахов, продолжая начатый разговор, как бы подытоживая его, сказал:

– Оформлять – не получится, Степан Иванович. Тут надо все на взаимном доверии.

– В острог не посадят за это взаимное доверие? – спросил Гуссо.

– Могут, если докопаются, – ответил Ненахов, – могут. Только для кого мы стараемся? Для себя, что ль? Для работяг наших. Вон, видишь, как живу – кротом, а мне лучшего и не надо.

– Нет, – сказал Иванов, – липовать не будем. Это нам, мужики, негоже. Верно, Лизочка?

– Я на брудершафт с вами хочу, – сказала Лизочка, – можно?

– Со мной на фатершафт тебе надо, доченька, – засмеялся Иванов, – я тебе в папы, в папы…

– Вот и хорошо, а с молодыми сейчас неинтересно, они все хамы.

Все засмеялись, а Ненахов покачал головой и сказал:

– Ну и бой ты девка, Лизуня, ремня на тебя нет.

Поднялся, поставил патефон Гуссо, пригласил Лизу танцевать, а та, танцуя с ним, поглядывала через плечо главбуха на Иванова и, закрывая глаза, улыбалась ему.

Ненахов приблизился лицом к Иванову и сказал:

– Если хата нужна, – бери, я ж к своей старухе езжу. Девка – бой, вишь, как зыркает.

Иванов налил себе коньяку, выпил и покачал головой.

– Нет, – сказал он, – я дурной, Вась. Дурной я в этом вопросе.

– А кто не дурной, Степа, – сразу приняв дружеское обращение, ответил Ненахов, – все мужики дурные, это от бабы зависит, не от нас. Мы-то думаем, что мы – их, а на самом деле они – нас, ух, они! А в смысле моего дружка с жестью и цинком – подумай, по дружбе говорю.

– Нет, на липу не пойдем. В таких делах – принцип в первом месте. Нельзя. Начнем с мелочи, кончим – позором.

Ненахов спросил:

– Ты что, мне не веришь?

– Если б не верил – не пришел. Только липовать не будем. Вывернемся. Я завтра к замминистра пойду, прием на три часа назначил. Ей-ей, ради этого дела звезду надену.

– А ну, Лизуня, – крикнул Гуссо, – давай-ка нам русскую!

И Лизуня закружилась на месте, пошла павой, а юбчонка – парусом, а ножки – бутылочками, чулочки высокие, ай да ножки, ай как вертит на месте Лизуня – аж лицо остановилось и замерло, и так же замерли лица у Ненахова и Гуссо, когда они смотрели на Иванова, который рассматривал девушку и в такт пляски ударял в ладони.

В прихожей, прощаясь, Ненахов и Гуссо долго жали Иванову руку, обнимали его и говорили нежные пьяные слова. Из комнаты выбежала Лиза и попросила:

– Степан Иваныч, проводите меня домой, там в подворотне хулиганы, мне страшно, они хватаются.

Утром по дороге на работу Ненахов заехал в то учреждение, где в полуподвале на машинке стучала Лиза. Он поманил ее пальцем, она быстро выскочила к нему и покачала головой.

– Ни в какую?