Неймдроппинг

чтоб  себя  оправдать,  до  сих  пор.  Там  не  будет  «тогда»,  там  не  будет

«теперь» и «навеки», и магнитиков с видами Праги, сыров или мяс, и тебе

до утра остается проигрывать треки, с исключением нас из платежки за

свет и за газ наша участь изменится к лучшему, это известно, это стоит

того, чтобы жить и прощения ждать, и тебя отправляют за тридевять

в горы и в лес, но кто поймет, что за кнопку в итоге нам надо нажать.

Героический эпос закончился, слог наш амурный исчерпал себя прежде,

чем кликнул иконку Тартюф, чудеса восприятия, век скольканадцатый,

урны, кровь и плоть доказуемы, кто тут ни требует proof, кто тебя ни

пощупает,  ни  отведет  за  колонну,  ни  заставит  Державина  с  легкой

душой  прочитать,  распечатки  по  общему  весу  превысили  тонну,  и

красна моя девица – эта цветная печать (ничего бы им не отвечать, не

писать им записки, дескать, были мы с вами когда-то вот даже на «ты»,

и вот с вами, дай памяти Бог, невзначай были близки – ну а что они

после возьмут со святой простоты). Написать бы им всем непременно

вот что-то такое, середину златую совсем безмятежно презрев, дорогие

мои тень и свет, ну оставьте в покое, здесь растут одуванчики, может,

еще львиный зев, здесь растут они долго, потом вырастают до башни и

свое безъязычие за медяки продают, и свое междуречие, милые детские

шашни,  и  прокуренных  пальцев  заслуженный  смертью  уют,  ничего

не куют и не сеют, не жнут, не проходят, долготерпят, потворствуют

46

в  норах  на  Малой  Сенной,  и  большие  снега  на  тебя  в  равноденствие

сходят, и большие снега, и большой равноденственный зной.

А&К

47

Кровью-травой-муравой  вырезали-клеили-шили,  на  каждую

стандартную  плоскость  есть  вертикальный  крот,  и  оставляет  свои

отпечатки на каждом шиле, и показания с радостью раздает, какое-

нибудь «Откуда я знаю, где он, где-нибудь овчинку да с выделкой по

котлам, ходит всегда в таком белоснежно белом, волосы вьются тоже

не по годам. Я ничего не дам за такое счастье – быть на его месте,

верить в его овец, всё говорит, что целого тоже часть я, и за началом

следует не конец, а начало новое, и так без конца по кругу, пою, что

вижу, что не вижу – прочту. Разве мог бы я – мы ведь нужны друг

другу, может, он там прощается на мосту с каждою встречной, а я тут

по горло в хине, по подбородок в оливковом, косая сажень в плечах,

ныне тебе отпущаеши, всё вот прощаю ныне. Не до скончания века

на помочах водить за собою, раскладывать копипасты, собирать их

заново и отвечать за всех. Можешь себя навсегда забирать у нас ты,

всё первородный грех, на Волхонке снег. Я фиговый критик и даже

фиговый брат, но в том, что происходит, как бы не виноват».

***

«Разве я сторож ему – точит лезвие где-нибудь за кормой, говорит – ты

к десяти приходи домой, на лестничных клетках опасно, в подъездах

всегда темно, приходят какие-то, требуют золото и руно, конечно, всё

это отмазки, чтобы закрыть глазок, чтоб затянуть потуже бухарский

свой поясок. Разве я сторож тем, кто ходит здесь по лесам, принимает

снотворное  строго  не  по  часам,  принимает  нательное,  выжатое  в

лимон, только он что-то знает особое, да и он, если его хорошенечко

поскрести, окажется лавочник. Или вот угости девушку сигаретой в

парке, сплошной уют, пьют нефильтрованный, курят и снова пьют,

предположительно мог оказаться им, иногда мы тоже о чем-нибудь

говорим, обсуждаем негодный климат, паводки и овец, на DVD куда-

то  идет  «Властелин  колец»,  никогда  не  доходит  до  края  пропасти,

чтоб повернуть назад. Я возвращаюсь в десять, ни жив и ни виноват.

Он говорит: «Разве сторож тебе я, что ль, от таких треволнений на

старости лет уволь, от порывов ветра, скачков давления и морщин,

от корней деревьев, женщин или мужчин». Говорит: «Я любил вас,

люди,  бдительность  потеряв,  как  водитель  без  свойств  и  человек

без прав, изучая психосоматику по главам и по значкам, определяя

возраст по скуке и по очкам, по тому, что когда ты приходишь, я уже

сплю, на роль очевидца рисую судью свою, говорю ей: «Откуда мне

знать,  куда  он  пошел  сейчас,  разве  тут  что-то  зависит  еще  от  нас.

Может быть, заблудился среди каменных стен, садов без яблок или

святых  Елен,  и  больше  не  хочет  делить  эту  роль  со  мной,  красить

волосы пеплом, а пальцы – хной, старые сказки об оловянных псах

выбрасывать вон из памяти. Даже крах предполагает возможность

возврата  в  исходную  точку,  а  у  меня  выбора  нет,  в  игольном  ушке

коня свои полцарства не для себя храню, только нет пользы в этом

теперь  коню».  Откуда  мне  знать,  что  мы  здесь  прочитали  с  ним,

может  быть,  через  несколько  лет  всё  и  уясним,  и  посмеемся  над

тем, как сидели в этом кругу под нарядною ёлкой. Разве я что могу,

разве я что-то чувствую, кроме набора строк, когда пройдет по тебе

переменный ток, выйдет под левой лопаткой – ни показать друзьям,

ни в сказке сказать, ни пером написать, морям, сушам каким-нибудь

все  мы  обречены,  фунт  шоколаду  и  ямочку  ветчины  мы  получаем,

пришествие «премиум-класс», и наконец-то тебя отрекаю от нас».

48