– На запасные части, – терпеливо разъясняю, нужно же налаживать испорченные моим предшественником отношения? И добавляю тут же: – Дешевле закупать уже готовые моторы и с небольшой переделкой устанавливать их на наши самолеты. Сюда же нужно добавить колеса, их мы тоже не сможем сами делать, ткани на обтяжку крыльев, фанеру, стекло…
– Господи, стекло-то тебе зачем? – удивляется мачеха.
– Будем делать остекление кабины, – начинаю рассказывать, и в этот момент меня перебивает отец:
– Николай, а ну-ка, пойдем в кабинет! – и тут же переводит взгляд с меня на жену. – Дорогая, извини, но нам с сыном нужно срочно переговорить. Ты же сможешь удовлетворить свое любопытство в другой раз.
Да дома идем молча, отец впереди, за ним я, замыкает наше шествие мачеха. Уже у крыльца осторожно прикасается к моей руке, вынуждает тем самым удивленно оглянуться.
– Николай, ты только постарайся сначала выслушать отца. Дмитрий Игоревич тебе добра желает. Просто… – женщина замялась. Видно было, как с трудом подбирает нужные слова. Наконец договорила: – Ты очень сильно изменился за время нашего отсутствия. И я, и отец это видим и пока не знаем, как к этому относиться. Прежний ты был злой мальчишка, вздорный и слабохарактерный, нынешний же совсем другой. Мне тяжело с тобой таким разговаривать, а уж отцу… Поэтому прошу, выслушай все, что он тебе скажет, и не торопись с ответом, подумай сначала хорошо. Услышал ли ты меня?
Кивнул в ответ. Говорить нечего, да и не хочу. А подумать есть над чем, хотя бы над этими словами. С чего бы это Дарья Александровна меня предупреждать принялась?
– Ступай, не нужно отца заставлять ждать, – отпустила мой локоть мачеха, улыбнулась и перекрестила напоследок.
И это было очень, очень неожиданно…
Вошел, притворил за собой дверь, остановился посередине.
– Чего замер? Проходи, садись, – отец подождал, пока я усядусь в кресло, подошел к двери и плотно ее притворил. На мой вопросительный взгляд ответил:
– Чтобы любопытные не подслушивали.
Уселся в свое любимое кресло, помолчал, потарабанил пальцами по столешнице, тихим голосом заговорил:
– Если бы не был твердо уверен, что ты мой сын, то сегодня подумал бы, что подменили тебя, – нетерпеливым движением руки остановил готовые вырваться у меня слова, продолжил так же тихо, но твердо говорить. – Еще весной мой сын не был способен не то, что своими собственными руками что-то сделать, но даже подойти к мастерским. Это был, как ты неоднократно во всеуслышание заявлял, не твой мир. Ты никогда не разговаривал с простыми людьми, держался своего круга приятелей. Да, мне не нравился твой выбор, но я молчал, уважая его. Надеялся, что со временем ты сам разберешься, кто из них кто. Все-таки ты мой сын, кровь свое дело сделает. Так я думал. И оказался отчасти прав.
Отец не утерпел, встал на ноги, прошелся до окна, постоял минуту молча, развернулся, уставился мне в глаза пристальным взором:
– Как можно так измениться за одно лето? Что так на тебя повлияло, что ты забыл не только свое первое увлечение, эту Марию Удомскую, но и ее прилипалу-братца. А Жорж? Раньше мы только про него и слышали. Жорж то, Жорж се. То он от нас не вылезал, то ты с ними в одной компании пропадал днями. А теперь как обрезало! Не скрою, я этому очень рад и горд за тебя. Но что так могло на тебя повлиять, что ты переменился буквально на глазах?
Сижу, слушаю, молчу. Что сказать, не знаю. То есть знаю, конечно, но об этом лучше промолчать. Отец же подождал-подождал, да и снова заговорил:
– Может быть, кто-то другой, более опытный и старший подсказывает тебе все эти мысли? Кто? Учителя? Нет, Степан говорил, это у тебя началось еще раньше, до их прибытия в усадьбу. Тогда единственное, что можно предположить, это появление нового товарища? Ты должен, просто обязан меня с ним познакомить. Пойми, это и в твоих интересах тоже, – и тут же совершенно не к месту добавил: – Все-таки ты мой сын…
– Знаешь, – после короткой паузы я медленно, с расстановкой начал говорить. – Все то, о чем ты сейчас говоришь, я забыл. Погоди, не перебивай. Дело в том, что после падения с крыши сарая я потерял память. Полностью. Не знаю, что именно докладывал тебе дядька, но… Что?
– Ты никогда не называл Степана дядькой…
– Вот еще одно доказательство того, что я говорю правду. Потеря памяти – страшное дело. Пришлось все учить заново. Я не помнил, как меня зовут, забыл все, тебя, мать, семью. Степан помог, рассказывал мне днями и ночами про мое детство, юность, про привычки и проделки, про увлечения. Кстати, он точно так же обратил внимание, что я переменил свое отношение к Удомским. И что перестал общаться с Сержем и Жоржем. А про дуэль он тебе доложил?
– Доложил, – кивнул отец.
– И учителей для того нанял, чтобы если не вспомнить, то заново узнать все забытое. Хотя, – пожал плечами, – все узнать за столь короткое время невозможно.
– Постой! – вскочил на ноги отец. – Откуда тогда ты взял все эти знания, как строить планер и самолет? И эти умения в работе с деревом и металлом. А переделка автомобиля в этот твой самолет? Откуда?