Не жалею, не зову, не плачу...

Дни стояли сухие, теплые, я спокойно жил в кукурузе, как Маугли в джунглях. Днем жара, а ночью свежо, хорошо, смотрю на звезды между длинными листьями и мечтаю — всё прекрасно, всё позади, всё впереди. Хуже, чем было, не может быть. Между этой жизнью и той лежал мост, как в Коране, над адской пропастью «тонкий, как волос, и острый, как меч». Я живу после собственной смерти. Умер один, зажил другой, населения не убавилось. Меня даже в армию призовут, когда придет черёд, пройду опять любую комиссию, никто не докопается, что у меня где-то там была болезнь, — она была у Ивана, а не у Женьки. Я буду учиться, поступлю в медицинский, отдам все силы борьбе с эпилепсией. Я найду средство, и в тот день, когда о моем открытии сообщат в газетах, я признаюсь, кто я такой. Родина простит. Так что, курсант на мосту не виноват, он даже причастен будет к моему открытию.

Ночью пошел дождь, я вынужден был забраться в низенькую саманушку, и там ночевал вместе с собакой. Скоро осень, а там и зима, уже середина сентября, в институтах начались занятия. Медицинский есть в Ташкенте, но там Чирчик рядом, лучше поехать в Алма-Ату. А еще лучше в Москву, затеряюсь в столице — на время, а потом все равно найдусь. Для всех! Восстану как птица Феникс из пепла. Но как я доберусь туда, если нет ни копейки? Нет пальто, нет шапки. Знал бы я, что так обернется, не оставил бы скатку в БАО, ходил бы в шинели. Нечем расплатиться с Вовкой, проедаю его хлебную карточку, не говоря уже о кукурузе. Он по-дружески, конечно, потерпит, пока я сделаю открытие, но как раздобыть одежду? Дома у меня осталась почти новая телогрейка, шапка-кубанка, костюм коверкотовый, две рубашки. Но если я появлюсь там, что будет? Отец прошел всю войну, вернулся покалеченный, и вот подарочек от сына. А матери каково? Нет у нее теперь сына Вани, некуда ему писать письма.

Обсудили с Тюком ситуацию. «У меня давно зуб горит на одно дело. Склад железнодорожного училища. Всякой формы навалом, шинели черные, пуговицы срежешь, с якорем пришьёшь, и в морфлоте порядок. Залепим скок, и сколько унесем, всё наше. В Попеновке у меня барыга знакомый, бабки сразу. Делаем?» Лучше бы он залепил скок в мою хату, я ему подскажу, где что лежит. «Ты же сам сказал, Тюк, у меня уже есть расстрел, к чему еще добавлять?» — «Тем более! — заликовал Вовка. — Семь бед, один ответ. Мы же не ослы, чтобы влипнуть, сделаем чисто, я там каждую щелку знаю». — «Не могу. Я с тобой потом рассчитаюсь. Я буду учиться, Тюк»… — Он для меня всё сделал, можно сказать, от смерти спас, я же для него ничего. Подло с моей стороны отказываться. «Ладно, я этот склад без тебя сделаю, — легко отошёл Тюк, поняв, каким я был, таким и остался. — На какие шиши будешь учиться?» Я молчал. Виновато. — «Давай я тебя в депо устрою, форму получишь, хлебную карточку, и в армию не возьмут». Опять бронь. Когда я уже избавлюсь от неиспользованных возможностей? Вовка был настоящий друг. Если он ограбит склад, принесет мне шинель пятый рост и не скажет, что я слабак. Он не злой, не въедливый, беспечный, свой в доску. Без предрассудков жить легче. Без рассудка тоже. Но у меня врождённая склонность верить в порядок, в традицию и обычай. В стране, на земле, в семье. Отцы детей не бросают. А матери — тем более.

25

Лежу, жду. Темно, скоро полночь. Маюсь, что будет? Наконец прошелестел в кукурузе, ломясь, как дикий кабан, Вовка Тюк и бросил к моим ногам мешок с барахлом. «Сейчас она придет. Тебя не ищут, ни солдат не было, ни милиции. — Он хлопнул себя ладонью по колену. — Но я, кувалда, плохой дипломатина! — Говорил он как всегда горячо и быстро. — Хотел намёком, тихонько, легонько, а она сразу поняла, сразу на сто лет постарела, я аж испугался. Хорошо, говорит, отец у деда на мельнице. Не заплакала, только языком еле ворочает. Да не беспокойтесь, говорю, он учиться едет, просил одежду собрать. А у нее сердце чуяло, Лилька приходила, что от Ивана слышно, письмо чудное принесла. Мать икру заметала, не спит, не ест, а тут и я приканал, ума палата».

Сейчас она бредёт сюда в темноте, одна, горюет, не с кем поделиться. Я вышел на улицу, сел на скамейку возле калитки. Ночь темная, прохладная, соседи спят, только через три дома слышны пьяные голоса, во дворе гулянка.