Не жалею, не зову, не плачу...

В конце октября в школе объявили, что Совет народных комиссаров принял постановление о военной подготовке учащихся с пятого по десятый класс. У нас появился военрук капитан Проклов, инвалид войны, грубоватый, суровый и требовательный, даже слишком. Мы же не красноармейцы, в конце концов, мы просто ученики средней школы, а он обращается с нами по-солдафонски, повторяя слова Суворова: тяжело в учении, зато легко в бою. Забудьте, что вы школьники, и считайте себя бойцами.

На втором этаже у нас появился военный склад, где были противогазы, санитарные носилки и сумки с красным крестом, винтовки самые настоящие со штыками, только с дыркой в патроннике. Хранились там воинские уставы боевой, полевой, дисциплинарной службы, всякие инструкции по ПВХО, ампулы и флаконы с отравляющими веществами, — одним словом, всамделишный склад, не игрушечный, закрывался он на замок, вешалась пломба, и мы должны были охранять его, как положено по уставу караульной службы. Назначали в караул четверых на целые сутки, начальником караула был кто-нибудь из учителей. Сменяли друг друга через два часа. Стоишь как пень с винтовкой у ноги, с противогазом на боку, ни сесть, ни лечь, ни отлучиться по надобности. Весь день стоим, и вся школа видит нашу боевую готовность. Но зачем ещё и ночью стоять, когда школа закрыта на дубовый засов, муха не пролетит, а мы стой да стой, да ещё дрожи, как бы среди ночи не вломился сам Прошка. Однажды был случай. Саша Черныш стоял с двадцати двух, школа уже опустела, тишина. Черныш присел к стенке, поставил винтовку между ног, склонил буйную голову на руки и задремал. Откуда ни возьмись — военрук, подкрался кошачьим шагом, одним движением выдернул винтовку, уложил постового на пол, сапогом наступил и к груди штык приставил: давай ключи от боевого склада! Черныш ни жив, ни мёртв, лежит, глазами хлопает. Прошка разорался так, что слышно было на стадионе «Спартак» за километр. Вызвал начальника караула, приказал снять с постового ремень, сумку с противогазом и отправить под суд военного трибунала, и всё таким тоном, что никто не сомневался, будет суд. А пока Чернышу пришлось вымыть весь коридор второго этажа метров семьдесят прямо и столько же направо. Легенда родилась, будто Прошка каждую ночь проникает в школу через трубу, как домовой. При сдаче караула после 22-х задавали один и тот же вопрос: «Прошка был?» И слышали один и тот же ответ: «Нет пока, но говорят, будет».

Помню первое своё дежурство. Заступили мы в 18 ноль-ноль на полные сутки. Отстоял я с 18 до 20, потом заступил с 2-х ночи до 4-х. Кому не хочется спать в такое время или хотя бы сесть, посидеть. Но я стою, слушаю тишину, я знаю, школа наша закрыта, дежурная литераторша сладко спит на диване в учительской. Прошка не проберётся, я слышу любой шаг на улице. Я слышу движение звёзд и сонный храп всего Фрунзе, но не сплю. Я дал себе слово выстоять два часа. Не садиться и, тем более, не ложиться, хотя Юрка Вахрамей передо мной сладко спал от нуля до двух, я его еле растолкал. Я не буду дрыхнуть на посту совсем не от страха перед Прошкой, нет, я не военруку служу, а своей задаче, мне хочется, мне нравится быть сильным и благородным. Раньше говорили — честь имею. Значит, можете на меня положиться, я имею честь, самоотверженность, преданность, — всё это сильнее любого оружия. Совесть, говорили древние, это тысяча молчаливых свидетелей, они всё видят, хотя и молчат. … Когда пришёл меня сменять в четыре утра заспанный Гана Пончик, я был счастлив, я выстоял два часа! Значит, всю дальнейшую жизнь один на один с собой я выдержу любые неудобства, преграды и тяготы. На какой бы пост меня ни поставили, я буду стоять как штык, это нужно, прежде всего, мне, а попутно и Красной Армии. «Самостоянье человека — залог величия его». Мне вообще не идёт всякое охламонство и сачкование, не получается. А вот у Юрки наоборот, он легко сачкует, нельзя представить, чтобы он в 4 часа утра стоял на посту и глазами ел тишину, смешно.