Не только апельсины

Артур сидит на широких ступенях. Круглый стол украшен всеми существующими растениями, которые растут по кругу, как на мишени. В центре – солнечные часы, а в самой середине – терновый венец. Теперь венец пыльный, но все обращается в пыль и прах.

Артур думает о том, как было прежде, когда кругом сияли огни и улыбки.

Была женщина. Он ее помнит. О, сэр Персиваль, приходи и развесели меня кульбитами снова…

Мы с Кэти поехали вместе на неделю в Моркамский дом отдыха для осиротевших. Был не сезон, поэтому тут мог поселиться любой, даже если нет траура, хотя зимой хозяйка придерживалась строгих правил. Семья Кэти проводила отпуск неподалеку в своем фургончике, поэтому считалось, что мы в безопасности. Любые записки и письма я из осторожности хранила в шкафчике на работе, и, насколько я могла судить, никто ничего не подозревал. Но мы проявили беспечность – в ту первую ночь каникул. Мысль, что целую неделю мы будем одни, вскружила нам головы, и я забыла запереть дверь. Кэти потянула меня на кровать, но я заметила тонкую полоску света, упавшую на коврик у края кровати. По позвоночнику у меня побежали мурашки, во рту пересохло. Кто-то стоял у двери. Мы не шевелились, и некоторое время спустя свет пропал. Перекатившись на спину, я крепко сжала ее руку и пообещала, что мы что-нибудь придумаем.

Мы придумали. План был самым фантастическим в моей блестящей карьере и, на ее взгляд, сработал идеально. Но для меня надежды не было.

За завтраком нас вызвали в кабинет старой подруги матери, в прошлом казначейши Общества заблудших.

– Мне нужна правда, – сказала она, не глядя на нас. – И не надейтесь меня одурачить.

Я ей сказала, что мой роман с Мелани на самом деле так и не закончился. Что Мелани писала мне месяцами напролет и что наконец я, сама разрываемая любовью, вымолила у Кэти, чтобы она помогла мне устроить встречу.

– Это единственное место, где, как я подумала, мы будем в безопасности, – сказала я со слезами.

Она мне поверила. Ей хотелось мне верить. Я знала, что ей неохота объясняться с семьей Кэти, и я знала, что она хочет как можно сильнее расстроить мою мать. Переложив всю вину на меня, она получит и то и другое. Она велела мне собирать вещи и готовиться уехать к утру. Она хотела, чтобы письмо доставили раньше, чем я приеду. Кэти ничего не грозило, а это было важнее всего. Как и я, она была упрямой и не на шутку рассердилась, – но, в отличие от меня, ей было не под силу противостоять поборникам нравственности. Я уже видела раньше, как она на них негодует, видела, как она противится и плачет. Я твердо решила, что не позволю подвергнуть ее экзорцизму и мучить глупостями с демонами. Остаток дня мне полагалось провести в молитве, ведь Мелани якобы уехала. Я провела его в постели с Кэти.

– Что ты будешь делать? – спросила она, держа меня за руку, когда рано утром на следующий день мы гуляли по пляжу.

На песке тут и там лежали задыхаясь выброшенные приливом рыбешки. Когда мы с Кэти прощались, она расплакалась. Я не знала, чего ожидать, но знала, что не желаю второй раз проходить через все это. Засунув руки глубже в карманы, я играла шероховатым бурым камешком.

Разумеется, дома скандал вышел невероятный. Мама разбила все до единой тарелки на кухне.

– Ужина не будет, – сказала она папе, когда он вернулся с поздней смены. – У нас не осталось посуды.

Он пошел за жареной рыбой с чипсами и ел их прямо из бумажного пакета на кухонном столе.

– Меня выставили дурой в моем собственном доме! – гремела мама. – Столько времени терпела тебя, позволила сдать экзамены, и ради чего? – Она меня встряхнула. – Ради чего?

Я отстранилась.

– Оставь меня в покое.

– Тебя скоро все оставят.

И она пошла звонить пастору из телефонной будки.

Вернувшись, она велела мне идти спать, и я решила, что лучше подчиниться. Кровать у меня была узкая, и я лежала на боку, не в силах простить себя, не в силах простить мать. Я слышала, как через равные промежутки она взывает к Господу, чтобы тот послал ей знак. В качестве знака явился пастор, но (как бы она ему ни радовалась) я уверена, она предпочла бы нечто более зрелищное, например, чтобы меня и мою спальню поглотили языки пламени, а остальной дом остался бы нетронутым. Потом они долго бормотали внизу. Я почти заснула, как вдруг у меня на пороге появился пастор, за спиной у него маячила мать. Он стоял на безопасном расстоянии, точно я заразная. Я накрыла голову подушкой, потому что ничего лучше не смогла придумать. Пастор сдернул ее с меня и, как мог спокойно, объяснил, что я пала жертвой великого зла, что я недужна и одержима, что я обманула паству.

– Демон, – очень медленно возвестил он, – возвратился семикратно.

Моя мать издала слабый вскрик, потом снова рассердилась. Это все моя вина. Моя собственная извращенность. Они вновь заспорили между собой, несчастная ли я жертва или грешная личность. Некоторое время я слушала, и аргументы обоих звучали не слишком убедительно, а кроме того, на подоконник вдруг приземлились семь спелых апельсинов.

– Съешьте по апельсину, – предложила я для поддержания разговора.