Не так страшен чёрт, как его малюют (СИ)

Престарелый монарх, изрядно утомившись, уселся в кресло. Тристан замер рядом. Клод вернулся к прерванному занятию, а именно к наложению повязок. Король с любопытством наблюдал за работой священника. Затем он принялся донимать Квазимодо вопросами, на которые тот, несмотря на помощь мэтра, отвечал медленно и подчас невпопад, что вызывало у короля смех. Тристан безмолвствовал, вытянувшись за креслом, в котором восседал его повелитель. Прево напоминал бесстрастное мраморное изваяние. Не шевелился ни один мускул, лишь внимательные серые глаза изобличали в нём живого человека. Только один король ведал, насколько эта отрешённая неподвижность обманчива. По малейшему знаку Тристан, словно верный пёс, бросался на защиту хозяина. Даже удивительным казалось, что такая колоссальная сила, заключённая в коренастом теле прево, беспрекословно подчинялась немощному старику. Тристан признавал над собой власть Людовика Одиннадцатого и преклонялся перед монаршим умом, не шедшим ни в какое сравнение с его собственным ограниченным рассудком. Питал ли Тристан к королю привязанность или же любовь — не знал никто. Прево ни к кому и никогда не выказывал тёплых чувств.

Когда Фролло покончил с перевязкой, Людовик выведал у него историю усыновления Квазимодо, а также попросил продемонстрировать жесты, при помощи которых священник общался с пасынком. Виновник происшествия тем временем сидел на своём тюфяке, не решаясь воспользоваться данным ему высочайшим позволением лечь. Он видел, как мэтр и страшный военный, угрожавший мечом, не смеют сесть в присутствии длинноносого старика в алом одеянии. Бедняга предпочёл бы тоже стоять, но больная спина не позволяла ему совершить такой подвиг. Горбун некстати решился поднять взор и встретился взглядом с Тристаном. Квазимодо поспешил отвести глаза. Он понял, что военный — Квазимодо уловил и обращение «кум» — так же беззаветно предан старику, как он — отцу Клоду. Однако постичь природу такой преданности горбатый звонарь не мог, здесь его догадки об общности с Тристаном обрывались.

Что же касается прево, то он испытывал радость от столь благополучного завершения скверной истории. Конечно, вели монарх всё-таки отрубить звонарю уши, Тристан подчинился бы. Но однако же — думал он — жаль зря лупцевать несчастного малого, отведавшего плети. Иссечённая, покрытая полузажившими рубцами спина Квазимодо напоминала Отшельнику дни его юности, когда он сражался на поле брани, не щадя себя. Он вспомнил мужественное, изуродованное шрамами лицо коннетабля де Ришмона, которому служил тогда. Людовик крайне удивился бы, узнай он, какие мысли бродят в черепной коробке его верного куманька. Но заглядывать в чужие души король не умел, а внешне Тристан оставался бесстрастным.

Горбун страдал от присутствия чужаков, разглядывающих его, угрожавших ему, засыпающих его вопросами. Бедняга опасался вновь провиниться. Он не смел даже пошевельнуться, поскольку боялся навлечь неприятности на мэтра, а вдобавок видел, что спутник старика недвижим, как изваяние. По счастью, пробил урочный час, когда посторонним надлежало покинуть монастырь. Пытка закончилась.

— Господин, кто тот сердитый старик? — решился вызнать Квазимодо после того, как гости покинули келью. — И кто тот страшный человек с лицом мясника, порывавшийся зарубить меня?

— Горе тебе, сын мой! Старик тот не кто иной, как сам король! — не замедлил с ответом Клод.

Квазимодо вздрогнул. Его единственный глаз расширился в крайнем изумлении.

— А его спутник — Тристан Отшельник, его слуга, его пёс, его палач! — продолжал Фролло, подрагивая от пережитого напряжения. — Ты верно определил род его занятий, Квазимодо. Никто не знает, скольких человек отправил он на тот свет!

Горбун, не спускавший взгляда с губ священника, помрачнел.

— Он хотел отсечь мне голову? — вновь вопросил звонарь, на всякий случай прикрыв уходящую в плечи короткую шею ладонями.

Клод, поражённый пришедшей ему мыслью, помедлил с ответом.

— Король приказал ему, — изрёк он. — Однако мне показалось, будто Тристан… пытался вступиться за тебя.

— Всту… Вступиться? — не понял горбун, за которого почти никто, кроме приёмного отца, не ходатайствовал.

— Нет, пожалуй, мне показалось, — пробормотал Клод.

— Чем же я их разозлил?

— Не догадываешься? Хоть и не по своей вине, но ты лежал в присутствии человека, при котором разрешается только стоять, ты не поприветствовал государя. Одного этого хватило ему, чтобы прогневаться.

— О, я видел! Вы держались на ногах и тот… Тристан? — с запинкой произнёс Квазимодо. Священник кивнул. — Он тоже не смел сесть. Кабы я видел их приход! Я подвёл вас, господин?