Не так страшен чёрт, как его малюют (СИ)

— Это мой приёмный сын, ваше величество! Его имя Квазимодо! — поспешил пояснить Фролло, склоняясь в подобострастном поклоне. — Нижайше прошу вас простить его, ибо он глух. Только по этой причине он не выказывает своего уважения к вашей милости, ибо попросту ничего не слышит.

— Горбат и глух! — хмыкнул удивлённый Людовик, бесцеремонно разглядывая звонаря. — А что же с ним произошло?

Клод запнулся. Рассказать правду значило выставить в невыгодном свете и себя.

— Он звонарь, ваше величество. Сорвался, когда карабкался по балке на колокольне, и расшиб спину, — соврал Клод, съёжившись и ожидая кары. Однако хляби небесные не спешили разверзаться над его полысевшей головой. Испытания, уготованные Клоду Фролло, продолжались.

Его увёртка сошла бы за правду и разговор не коснулся бы более ран Квазимодо, если бы в тот вечер короля не сопровождал Тристан Отшельник. Увы, Тристан оказался не в меру внимателен. Опытному по части всяческого рода наказаний и знакомому с работой заплечных дел мастеров прево хватило всего одного взгляда на изувеченную спину Квазимодо, чтобы распознать ложь.

— Эге, отец Клод! Кого вы пытаетесь провести? — подал он голос. — По спине вашего пасынка прошлась плеть палача и провалиться мне на этом месте, если здесь не приложил руку мэтр Пьера Тортерю!

Клод сделался белым, как полотно. Не на шутку испугавшись, он повалился на колени, стараясь задобрить короля. Но тот уже не обращал на священника ни малейшего внимания, полностью переключившись на звонаря.

— Вот как! Палача! — воскликнул Людовик. — Ну-ка, куманёк, подними этого бездельника, довольно ему валяться, повернувшись к нам задом!

Квазимодо лежал, ожидая, пока его господин, его лекарь и божество, отвлекшись по неизвестной причине, вернётся к его ранам. Грубый пинок в бок, отозвавшись резкой болью в рёбрах, заставил горбуна повернуться, а затем, насколько позволяло его состояние, приподняться, шатаясь. Только теперь бедолага уразумел, в чём дело, и растерялся. Архидьякон находился в келье не один. С ним было двое незнакомцев, которых Квазимодо никогда прежде не видел. Свирепые выражения их лиц не предвещали ничего хорошего. Горбун взглянул на преклонившего колени мэтра и догадался, что эти двое, прячущиеся под плащами, важные особы, коль скоро сам всесильный мэтр Фролло трепещет перед ними. Несчастный звонарь замер, не зная, что делать, не замечая отчаянных знаков, подаваемых ему побледневшим Клодом. Он попытался поклониться, но ослабевшие ноги подломились. Квазимодо рухнул на четвереньки и замер в таком неловком положении. Язык его словно примёрз к гортани. Людовик насупился, Тристан оскалился.

Наконец сам архидьякон, обретя дар речи, упросил государя не трогать больного, поскольку едва затянувшиеся раны могли снова открыться.

— Расскажи-ка мне, негодяй, за что тебя секли! — низким от злобы голосом потребовал Людовик.

Короля поразило открывшееся взору новое уродство горбуна. В другое время он непременно заинтересовался бы и подробно рассмотрел и бородавку, и четырёхгранный нос, и клык, торчащий из-под губы. Но сейчас ему было не до того.

— Ты, видно, не понимаешь, кто перед тобой? — спросил король, поскольку Квазимодо молчал.

Людовик рывком распахнул плащ, скрывавший алый кафтан, отороченный куньим мехом, и орден Святого Михаила. Затем он подал знак Тристану. Прево, повторяя действия государя, сбросил свой плащ. Квазимодо увидел кольчугу, герб в виде оленьей головы и — самое главное — меч в отделанных серебром ножнах. Гербы и ордена ни о чём не говорили, но меч возымел-таки действие на звонаря, забормотавшего что-то неразборчивое, понятное одному Фролло.

— Он не слышит, государь, он не сможет вам ответить, — вновь замолвил словечко священник.

— Так расскажите вы, мэтр Клод, вы-то, по счастью, не глухой! — перебил раздражённый король. Губы его дёргались от бешенства.

Тристан застыл, скрестив на груди руки в ожидании приказа. Если его и удивила физиономия Квазимодо, то он ничем этого не выразил.

Фролло в общих чертах пересказал известную нам историю с похищением, умолчав, однако, о своём в ней участии. По его словам выходило, будто Квазимодо один, по собственному умыслу, напал на цыганку-плясунью, но попался стрелкам, обходившим город дозором. На этой части рассказа Людовик помрачнел, как грозовая туча. Тристан, хорошо знавший повадки господина, заключил: добра не жди. Так оно и получилось. Король пришёл в ярость от упоминания о схватке со стрелками, которую приравнял к бунту. Он коршуном налетел на совсем переставшего понимать Квазимодо.

— Смутьян! — прорычал Людовик, топая худыми ногами. — Вы тоже хороши, отец Клод, выхаживаете злодея! — напустился он и на архидьякона. — Всё ваше дурное воспитание! Почему вы за ним не следили? А ну, Тристан, обруби ему уши, они ему всё равно не нужны!

— Кому? — озадаченно осведомился прево. Он тянул время, соображая, как успокоить разбушевавшегося государя. — Горбуну или священнику?