Не навреди ему

Я сворачиваю на Проспект. У себя на лужайках сидят люди, дети играют в мяч посреди улицы, подбирая его и отходя в сторону, чтобы я проехала. У них под носом неделю назад умерла женщина, но никто об этом не задумывается. То же самое люди сделали с Джейми. Неделю изливался гнев, вся страна, казалось, пришла в ужас при мысли о том, что невинного ребенка могут увести среди бела дня. Но уже через неделю, когда не появилось никаких зацепок, они направили свою злость на меня. Я была матерью, которой не удалось его защитить, матерью, которая недостаточно сильно плакала на пресс-конференции или имела совесть причесаться. Я никогда не привыкну к тому, как быстро люди меняют свою позицию.

Заезжаю к ней на подъездную дорожку и выхожу, не обращая внимания на то, что волосы у меня все в колтунах, а изо рта пахнет недавним пробуждением. Вся моя сила воли уходит на то, чтобы подавить гнев и держать его внутри.

Я поднимаю руку и стучу три раза.

За дверью лает собака. Я слышу шаги, приглушенный голос. Представляю себе ее лицо, когда она увидит меня: бледное, челюсть вот-вот упадет.

Открывается дверь.

На меня смотрит доктор Джонс, но выражение ее лица не меняется, как я предполагала. Губы у нее остаются сжатыми в нитку, в глазах застывшее выражение. Она выглядит лучше, чем в любой из предыдущих дней: чистые волосы, от кожи исходит сияние, которого раньше не было.

Рядом с ней стоит мальчик.

Я впервые вижу Зака живьем. У него пронзительно-голубые глаза, как у матери, тот же нос пуговкой. Он держится за ее руку и начинает краснеть от моего взгляда. Он выглядит не так, как я его себе представляла. Конечно, он выглядит не так.

Все это время я представляла себе Джейми.

– Да? – спрашивает доктор Джонс.

Я отрываю взгляд от мальчика и смотрю на нее, чувствуя, как глаза жжет от подступающих слез.

– Я… э-э-э… Я хотела только… – я откашливаюсь, – хотела только познакомиться с Заком.

– Зак, поздоровайся, – говорит она.

– Здравствуйте.

У него такой нежный голос, но меня он режет как бритва. Я выдавливаю из себя улыбку, хотя едва могу его разглядеть за пеленой слез.

– Я так много про тебя слышала, Зак, – говорю я хриплым голосом. – Какой ты красивый мальчик.

Он опускает глаза в пол, неловко переминаясь с ноги на ногу.

– Хочешь пойти дать Мишке вкусняшку? – говорит она, гладя его по голове. – Но только одну.

Он смотрит на свою маму глазами, полными любви и доверия. Джейми точно так же смотрел на меня.

Это невыносимо.

Я вижу, как он уходит в дом, осторожно оглядываясь через плечо на безумную женщину на крыльце его дома.

«Не плакать, – говорю я себе. – Не смей плакать».

– Вы довольны? – спрашивает она.

– Доктор Джонс… я не знаю, что сказать.

– Наверное, это ответ на все ваши вопросы, если они еще у вас остались.

– Да, – отвечаю я. – Простите меня.

В груди у меня все горит: легкие, ребра, сердце. Все вот-вот готово разорваться.

– Я слышала, что закончилось расследование в больнице, – я заставляю себя это произнести. – Поздравляю.

– Это большое облегчение, да. Я рада, что теперь мы можем жить дальше. Мы все.

Она смотрит на меня через порог этим материнским взглядом, который я хорошо запомнила. В животном мире это был бы глухой рык, предупреждающий меня держаться подальше от ее детенышей.

– Надо полагать, я вас в ближайшее время не увижу?

Пора уходить отсюда.

Я была не готова увидеть мальчика; я была убеждена, что она лжет, и думала уличить ее, приехав сюда. Слезы подступают всё ближе, внутри набухают горе и стыд. Глубинная тоска, которую я маскировала гневом.

– Нет, – говорю я. – Я вас больше не побеспокою.

Она отрывисто кивает, глядя на меня твердым, беспощадным взглядом, и закрывает дверь. Я иду к машине как можно скорее, к горлу подступают рыдания. Я бросаюсь на водительское сиденье, резко разворачиваюсь на подъездной дорожке и выезжаю в переулок. Из-под колес у меня летит гравий, в голове воплем стоит его имя.

Джейми. Джейми. Джейми.

Я сижу за рулем уже час, остановившись там, где переулок пересекается с Проспектом, когда вдруг у меня в кармане начинает звонить телефон.

Я ничего не чувствую. Взрыв слез выжал из меня все соки, в голове у меня теперь пульсирует боль. Ловлю свое отражение в зеркале заднего вида, когда достаю из кармана телефон. Глаза у меня покраснели из-за лопнувших сосудов.

– Что? – резко говорю я в трубку.

– Мне очень жаль, Конати, – говорит главный инспектор Уитмен.

Он, наверное, знал, что я к ней поеду, что захочу увидеть мальчика сама. Он смотрел на часы, ждал, пока я позвоню.

– Это неправда, – говорю я, изо всех сил шмыгая носом. – Вы обожаете быть правым.

– Не в этом случае, – отвечает он тихо и серьезно. – Ты в порядке?

Когда снова подступают слезы, я едва не начинаю смеяться. Как во мне умещается столько слез?

– Не то чтобы.

Он вздыхает в ответ.

– Тебе нужно себя пожалеть. Эта боль разъедает тебя изнутри. Она разрушает тебя уже пятнадцать лет – долго ты еще будешь себя наказывать?

– Моего сына похитили, Джордж. Такое не забывается.