Не навреди ему

Я вслепую нашариваю на журнальном столике телефон, по дороге опрокинув пустой винный бокал, и, щурясь, смотрю на экран. Когда я вижу имя на экране, я поскорее принимаю вертикальное положение и откашливаюсь.

– Доброе утро, сэр.

– Сейчас уже день, Конати, – отвечает главный инспектор Уитмен.

Господи, я уже много лет так поздно не просыпалась. Вино, наверное, меня вырубило.

– Есть новости?

– Есть, – говорит он как-то неохотно. – Подъедешь в участок? Поговорим об этом.

У него снова этот тон, в котором чувствуется жалость.

– Я бы предпочла, чтобы вы мне рассказали прямо сейчас, сэр.

Боже мой, они, наверное, нашли мальчика, и он ранен.

Он тяжело вздыхает.

Ну давай уже, господи, не тяни резину.

– Ты ошиблась, Рэйчел. Мальчик в порядке.

Я молча сижу на диване. Пытаюсь что-то сказать, но слова отказываются складываться, оставаясь лишь клокотанием у меня в горле.

– Конати? Ты еще там?

– Вы не понимаете…

– Наши коллеги в Корнуолле связались сегодня с Джеффом Данном. Он сказал, что после вашего вчерашнего допроса доктор Джонс поехала прямо в Корнуолл и забрала мальчика, чтобы все прояснить.

Я представляю себе, как она мчит с открытым окном по М3 с развевающимися от ветра волосами, а я рядом с ней сидит улыбающийся мальчик.

– Нет, это какая-то бессмыслица.

– Конати… – предупреждает он.

– Вы видели его сами?

– Мальчика? – Он делает очередной тяжелый вздох. – Собственными глазами не видел.

– А полицейские в Корнуолле видели?

– Конати, не знаю, как тебе это получше сказать. Всё, кончено. Я дал тебе дело, а ты его похерила, вот так вот просто. Что бы ты сейчас ни сделала, это только ухудшит твою ситуацию…

Я вешаю трубку и вскакиваю с дивана, запихивая телефон в карман тех же рабочих брюк, которые были на мне вчера. Рубашка у меня вся мятая оттого, что я ворочалась во сне, на ней пятно от красного вина. Я хожу по комнате, чувствуя на себе взгляд Джейми, который смотрит из рамки над каминной полкой, и думаю, стал бы он меня стыдиться, если бы увидел в таком виде.

Я уже собираюсь выключить телевизор, когда вижу на экране Ахмеда Шабира. Лихорадочно начинаю прибавлять звук.

– Наш источник передает, что внутреннее расследование в больнице установило причину смерти: смерть Шабира объясняется неустановленной хронической сердечной болезнью, которая вызвала осложнения во время операции. Существует мнение, что он держал болезнь в секрете от широкой публики, чтобы предотвратить негативное влияние на его перспективы возглавить Лейбористскую партию и успешное участие в предстоящих выборах на пост премьер-министра.

«Нет, – думаю я, читая бегущую строку внизу экрана. – Нет, нет, нет, нет».

Все, во что я верила, закрывая вчера вечером глаза, разваливается на куски.

Я бегу в прихожую и сдергиваю куртку с крючка, по дороге успев поймать свое отражение в зеркале. Волосы у меня в ужасном виде после сна: примяты с одной стороны и всклокочены с другой. Я выковыриваю из глаз корки, хватаю со столика ключи и захлопываю за собой дверь.

Я нормально справлялась до того, как начала заниматься этим делом. До того как узнала про мальчика.

Я нашла баланс между тем, чтобы держать себя в руках и окончательно расклеиваться. Качели между тоской и принятием, они погружали меня в какое-то одно состояние, но всегда возвращали к другому. Я привыкла к этому процессу. Но когда я увидела этого мальчика на записи, со мной что-то произошло. Открылась рана, и мое горе полилось наружу. Теперь я в нем тону.

Я несусь к дому доктора Джонс, обгоняя одну машину за другой, вжимая педаль газа в пол.

Не могу появиться у нее в таком виде. Но мой гнев вырвался на свободу; я столько лет его сдерживала, пыталась не замечать, как он пинается, рвется, раздирает меня изнутри, прогрызая себе путь наружу. Если бы только у меня было кого обвинить, была бы одна-единственная причина испытывать ярость. Но столько всего наслоилось друг на друга, спаялось и слиплось в темную массу. Доктор Джонс разбудила зверя.

Я знаю, что она лжет. Меня снедает не просто шестое чувство или интуиция полицейского. Я знаю это как мать. Я знаю, что это значит – таить в себе отчаяние, чтобы доказывать миру, что справляешься. Я видела в ее глазах ту же самую борьбу: панику, желание защититься. Напряженную позу, которую принимают, чтобы не разъехаться по швам.