Не надо печалиться, вся жизнь впереди!

Как разглядеть за днями след нечеткий?
Хочу приблизить к сердцу этот след…
На батарее
   были сплошь девчонки.
А старшей было
восемнадцать лет.
Лихая челка над прищуром хитрым,
бравурное презрение к войне…

В то утро танки вышли прямо к Химкам.
Те самые.
С крестами на броне…
И старшая,
   действительно старея,
как от кошмара заслонясь рукой,
скомандовала тонко:
– Батарея-а-а!
(Ой, мамочка!..
Ой, рóдная!..)
Огонь! —
И —
   залп!..

И тут они заголосили,
девчоночки,
запричитали всласть.
Как будто бы вся бабья боль России
в девчонках этих вдруг отозвалась!
Кружилось небо —
   снежное, рябое.
Был ветер обжигающе горяч.
Былинный плач
   висел над полем боя,
он был слышней разрывов – этот плач!
Ему —
   протяжному —
      земля внимала,
остановясь на смертном рубеже.
– Ой, мамочка!..
– Ой, страшно мне!..
– Ой, мама!.. —
И снова:
– Батарея-а-а!..

…И уже
пред ними,
посреди земного шара,
левее безымянного бугра
горели неправдоподобно жарко
четыре черных танковых костра!
Раскатывалось эхо над полями,
бой
   медленною кровью истекал…

Зенитчицы кричали и стреляли,
размазывая слезы по щекам.
и падали.
И поднимались снова.
Впервые защищая наяву
и честь свою
(в буквальном смысле слова!).
И Родину.
И маму.
И Москву.
Весенние пружинящие ветки.
Торжественность венчального стола.
Неслышанное:
«Ты моя – навеки!..»
Несказанное:
«Я тебя ждала…»
И губы мужа. И его ладони.
Смешное бормотание во сне.

И то, чтоб закричать в родильном доме:
– Ой, мамочка!

Ой, мама, страшно мне! —
И ласточку.
И дождик над Арбатом.
И ощущенье полной тишины…

Пришло к ним это после.
В сорок пятом.
Конечно, к тем, кто сам пришел с войны.

Баллада о спасенном знамени

Утром
   ярким, как лубок.
Страшным.
Долгим.
Ратным.
Был разбит
   стрелковый полк.
Наш.
В бою
   неравном.
Сколько полегло парней
в том бою —
не знаю.
Засыхало —
   без корней —
полковое знамя.
Облака
   печально шли
над затихшей битвой.
И тогда
с родной земли
встал
   солдат
      убитый.
Помолчал.
Погоревал.
И —
   назло ожогам —
грудь свою
забинтовал
он
   багровым шелком.
И подался на воток,
отчим домом
   бредя.
По земле
   большой, как вздох.
Медленной,
   как время.
Полз
пустым березняком.
Шел
лесным овражком.
Он себя
   считал
      полком
в окруженье
вражьем!
Из него он
   выходил
грозно и устало.
Сам себе
   и командир,
и начальник штаба.
Ждал он
часа своего,
мстил
   врагу
      кроваво.
Спал он в поле,
и его
знамя
   согревало…
Шли дожди.
Кружилась мгла.
Задыхалась
   буря.
Парня
   пуля
      не брала —
сплющивалась
пуля!
Ну, а ежели
   брала
в бешенстве напрасном —
незаметной
   кровь была,
красная
на красном…
Шел он долго,
   нелегко.
Шел
   по пояс в росах,
опираясь на древко,
как на вещий
посох.

Байкальская баллада