Не лги мне

– Зачем? – слабо проговорила я. – Как ты могла так со мной поступить? – Этот вопрос терзал меня, разъедал, как кислота, безостановочно капающая на сердце.

– Я не причастна к убийству, это дело рук Бадди. А мне что оставалось? Содеянного не воротишь.

Я ошеломленно откинулась на спинку стула. Внутри до последнего таилась наивная надежда, что я ошибаюсь. Все эти годы бабушка знала правду. Хуже того – своими руками вытирала кровь Дикона с пола и убирала следы убийства, совершенного ее братом.

– Почему?

– Я поступила так, как велел долг. – В ее потемневших серых глазах блеснула сталь. – И не жалею.

– Ты же знала, как я люблю Дикона! Знала, как сильно его оплакивала! Как больно мне было слушать слухи о том, что их семья скрывается от мафии…

На кухню вошел Зак:

– Ба знает. – Фраза, как мелодия, затанцевала по комнате. – Ба знает. Ба знает.

Коронная фраза брата теперь потрясла меня до глубины души. Ба действительно все знала. Всегда.

– Пойди еще посмотри телевизор, Зак.

– Есть! – потребовал он.

Я поднялась на ватных ногах.

– Я приготовлю, а ты поешь в гостиной.

Дрожащими руками я намазала масло на горячий кукурузный хлеб и наложила тарелку фасоли. Отнесла все в гостиную и поставила на кофейный столик.

– Чай, – напомнил Зак. Для брата сегодняшний день ничем не отличался от других.

Я сходила за чаем. Ба продолжала неподвижно сидеть за столом, выпрямив спину. Твердая, как кремень. Наконец я вновь села напротив нее и возобновила прерванный разговор:

– Ты сказала, что поступила, как велел долг. В каком смысле?

– После лечения твоей мамы осталась куча медицинских чеков. Я не оплатила бы их с зарплаты уборщицы.

– Можно было объявить о банкротстве.

– И мне пришлось воспитывать вас с Заком, – будто не слыша, продолжила она. – Если б не деньги Бадди, вас забрала бы служба опеки и отдала в другую семью.

– Ты что-нибудь придумала бы. – Теперь мне казалось, что я совсем не знаю свою бабушку, однако в одном сомневаться не приходилось: она была настоящим бойцом. Женщиной, которая шла на все ради себя и своей семьи. – Хватит оправдываться! Ты годами с радостью принимала Бадди в нашем доме, зная о том, что он сотворил… – Я замолчала, прогоняя слезы. – Приглашала за наш стол. Спокойно смотрела, когда после убийства моего парня он пришел на выпускной и подарил мне бриллиантовые серьги. – Я содрогнулась. – Этот человек – чудовище, а ты ему помогала. Значит, ты тоже чудовище.

Одинокая слеза скатилась по тонкой, как бумага, щеке Ба.

Я потянулась к ее хрупким худым рукам – тем самым рукам, которые убирали за нами с братом и готовили еду, когда некому было о нас позаботиться. Разве можно просто взять и разлюбить ее? Нет, она не чудовище, бесчувственное и беспринципное. Ба не просила прощения, тем не менее ей следовало услышать эти слова.

– Я прощаю тебя, поскольку ты помогала маме. И Заку. – Я судорожно вздохнула: – И мне.

Ба коротко кивнула, ее губы дрожали:

– Расскажешь копам?

Этот вопрос терзал и меня. Где именно пролегают границы семейной преданности? Какое решение будет правильным для Зака, для бабушки, для Дикона и его родителей? Меня мучило обещание, данное маме на смертном одре, – позаботиться о Ба и Заке. Разве я догадывалась, по каким извилистым, тенистым дорожкам поведет меня опрометчиво данное слово? В конце концов, решение принято. Правильное оно или нет – ничего уже не изменишь.

Из окна я заметила знакомую машину, выезжающую из-за поворота. Как раз вовремя.

– Я собрала твои вещи, – утомленно промолвила я; меня покинули все жизненные силы. Гнев испарился, осталась лишь глухая печаль.

Краска отхлынула от ее лица:

– Ч-что? Значит, меня посадят в тюрьму?

– Нет. Не в тюрьму. Я не могу позволить себе «Магнолию-Оукс», однако в доме престарелых в Мобиле есть свободное место. Весьма скромное, но чистое и уютное. Персонал вроде приятный.

Ба молчала целую минуту, и я выдержала ее взгляд, твердо и решительно. Наконец она кивнула:

– Я все равно не хотела бы жить в одном здании с Тресси. – Попыталась улыбнуться, медленно поднимаясь из-за стола. – Еще в детстве намучилась с ней и Бадди.

Впервые на моей памяти она по своей воле упомянула детство.

Я тоже встала. На кончике языка вертелось извинение, которое я проглотила. Да, решение тяжелое. И все же необходимое. Правильное. Мне было чертовски больно отправлять бабушку в дом престарелых. Вот только возможно ли любить без доверия? Без уважения? Хотя она молчала о своем прошлом, из обрывков информации я сумела сложить воедино картину весьма неприглядную. Дедушка Бадди, бабушка Тресси и Ба выросли с отцом-алкоголиком, склонным к насилию, и матерью, которая дрожала от страха перед мужем, вместо того чтобы защищать детей. Как следствие – исковерканная психика и низкое эмоциональное развитие. Порочная троица израненных сердец.

Без сомнения, Бадди был худшим из компании. Тресси стала эгоистичной и бессердечной: она вложила всю свою любовь в ребенка, который не отвечал ей взаимностью. По словам Арди Энсли, с ней всегда было непросто уживаться из-за неуравновешенного характера, однако смерть Джексона сломала ее полностью.