Наваждение

Боже мой! Какъ вдругъ мн стало хорошо и даже весело. Такъ она сама все понимаетъ! Она сознается, она не то, чмъ была весь этотъ день… Что-же это такое, что все это значитъ?

А Зина плакала, и ея крупныя, неудержимыя слезы мочили мою щеку.

— Прости меня! — сквозь рыданія снова шептала она надъ самымъ моимъ ухомъ.

Я могъ отвтить ей опять-таки одними поцлуями.

— Ну, а теперь пойдемъ пить чай, — сказалъ я:- вытри глаза, умойся; успокойся, пожалуйста, а то мама замтитъ.

— Хорошо, — покорно отвтила она, и я вышелъ изъ классной.

III

Когда она появилась въ столовой и сла за столъ уже спокойная и блдная по обыкновенію, я смотрлъ на нее съ восторгомъ. Она снова казалась мн тою Зиной, какою была въ первыя минуты своего прізда, такою-же загадочною и волшебною, какъ я самъ себ тогда ее назвалъ, и я зналъ, наконецъ, что у нея есть сердце. Одно только испортило за чаемъ мое настроеніе — косые взгляды и перешептыванья шестиюродной тетушки Софьи Ивановны съ Катиной гувернанткой. Я чувствовалъ и понималъ, что он шепчутся про Зину и про меня, конечно, и зналъ, что ничего путнаго изъ этого шептанья не можетъ выйти.

Я весь вечеръ не подходилъ къ Зин, не говорилъ съ нею и только смотрлъ на нее, и съ меня этого было совершенно довольно. Но, вернувшись къ себ, я опять остался съ моимъ нершеннымъ вопросомъ: чего я такъ обрадовался? Разв и прежде не бывало подобнаго, разв я не видалъ, какъ Зина плачетъ, проситъ прощенья и сейчасъ-же принимается за старое? Можно-ли ей врить? И какъ быть съ нею?…

Такъ я и заснулъ, ничего не ршивъ и въ сильномъ раздраженіи. Я хорошо помню эту ночь, потому что тогда мн приснился одинъ изъ тхъ странныхъ сновъ, которые потомъ не разъ повторялись.

Сонъ… но мн странно назвать сномъ то, что было со мною, такъ оно было ярко, такъ походило на дйствительность… Я спалъ и вдругъ проснулся и увидлъ всю свою комнату и различалъ каждый предметъ. Я слъ на кровати, и почему-то вдругъ явилось у меня сознаніе, что мн нужно куда-то идти, но куда — я еще не зналъ. И я всталъ и пошелъ, и вдругъ очутился въ такомъ мст, которое хорошо мн было знакомо. Недалеко отъ Москвы, въ двухъ, трехъ верстахъ отъ нашего Петровскаго есть прекрасное, забытое и запущенное имніе, принадлежавшее одной старинной русской фамиліи и, кажется, по какому-то чуду до сихъ поръ не перешедшее въ купеческія руки. Въ этомъ имніи густой, запущенный садъ, полуразрушенныя оранжереи, большой домъ старинной постройки и съ безчисленнымъ количествомъ комнатъ. Мы часто здили туда всмъ семействомъ гулять и завтракать. Намъ отпирали домъ, и я любилъ бродить по лабиринту пустыхъ его комнатъ. Очевидно, владльцы покинули его давно уже, и все мало-по-малу приходило въ ветхость. Но обстановка дома была прекрасна: дорогая старинная мебель, вс стны увшаны фамильными портретами, прекрасными картинами, а главное — комнатъ такъ много, такъ много, что заблудиться въ нихъ можно…

Этотъ домъ съ дтства производилъ на меня впечатлніе сказочнаго замка, и я ужасно всегда фантазировалъ въ его пустыхъ комнатахъ. Здсь разыгрывались въ моемъ воображеніи самыя удивительныя исторіи изъ прошедшаго времени и изъ будущаго. Я ршилъ однажды и твердо врилъ, что такъ оно и будетъ, что этотъ домъ когда-нибудь станетъ моимъ домомъ, что я буду жить здсь въ волшебномъ счастьи…

Ну, такъ вотъ и теперь, въ моемъ сн, я вдругъ очутился среди этой знакомой обстановки. Все было такъ ясно, такъ поразительно живо, и я до сихъ поръ помню всякую мельчайшую подробность… Мн грезилось какъ будто славное лтнее утро, раннее утро, такъ что въ открытыя окна вливалась душистая свжесть. Я шелъ черезъ длинную залу кому-то на встрчу, и этотъ кто-то уже былъ близко, это была Зина. Вотъ я уже ее вижу, она спшитъ ко мн вся въ блой, почти воздушной одежд, сіяющая и свжая, она протягиваетъ мн руки, я ее обнимаю, и мы выходимъ изъ залы. Вотъ балконъ. Мы спускаемся въ садъ, идемъ по старой липовой алле къ пруду.

Я еще полонъ впечатлніями вчерашняго дня, знаю, что нсколько минутъ тому назадъ былъ въ своей комнат на кровати; но въ то-же время чувствую, что не сплю, что все это творится наяву со мною, и это нисколько меня не удивляетъ. Необычайное, никогда еще неизвданное мною счастье охватываетъ меня; я скорй лечу чмъ иду, и Зина летитъ со мною, и мы ясно слышимъ и видимъ все, что кругомъ насъ творится. Вотъ запли птицы; вотъ пчелы жужжатъ гд-то вдалек въ синев небесной, а солнце поднимается выше и выше, и мало-по-малу сохнутъ росинки на листьяхъ. Я гляжу на Зину и вижу, что это какая-то новая Зина. Это Зина, которой я врю, которая ничмъ меня не смущаетъ, не задаетъ душ моей никакихъ вопросовъ: въ ней все чисто и ясно, она вся открыта предо мною. И вдругъ я вспоминаю вчерашнюю Зину, вдругъ вспоминаю ея жестокость — и изумляюсь. Я спрашиваю ее, что это значитъ, какъ могла она съ наслажденіемъ мучить несчастное животное, а потомъ и меня? Она качаетъ головой и, глядя мн въ глаза уже не загадочными, не молчащими своими глазами, а добрыми и свтлыми, говоритъ мн:

— Разв ты не понялъ? Какой ты смшной, право!

Но я все-же ничего не понимаю.