Наваждение

Я совершенно одурлъ отъ этой трескотни и былъ очень радъ, когда онъ, наконецъ, выложилъ все предо мною и удалился. Я думалъ теперь о томъ, что поставленъ въ затруднительное положеніе. Что мн длать? Продолжать съ нимъ сношенія мн не хотлось, а съ другой стороны я отлично понималъ, что отдлаться отъ него мн будетъ весьма трудно. Къ тому-же я связанъ былъ даннымъ мною мам общаніемъ никогда и никому не разсказывать прошлаго и остерегаться вредить ему.

«Я вовсе не требую, — говорила мн мама предъ моимъ отъздомъ въ Петербургъ. — чтобы ты былъ его другомъ, чтобы ты искалъ съ нимъ сближенія; не если ты съ нимъ встртишься, если онъ начнетъ бывать у тебя, то не отвертывался отъ него, не оскорбляй его. Во всякомъ случа, если то и было (а она отлично знала, что „то“ дйствительно было — потомъ явились этому сильныя доказательства), если даже то и было, то, вдь, онъ могъ съ тхъ поръ совершенно измниться, могъ раскаяться и загладить свою вину. А не согршишь — не спасешься!»

И вотъ я постарался побдить въ себ отвращеніе, которое къ нему невольно чувствовалъ, постарался проникнуться взглядомъ мамы и смотрть на него какъ на человка, спасшагося раскаяніемъ.

Я возвратилъ ему визитъ и засталъ его въ очень комфортабельной обстановк. Онъ дйствительно прекрасно устроился въ служб, искусно обдлывалъ свои длишки и жилъ припваючи. Онъ, повидимому, обрадовался моему посщенію и затмъ сталъ ко мн весьма часто являться; постоянно старался о томъ, чтобы веселить меня, расширять кругъ моихъ знакомствъ; чуть не насильно возилъ меня къ своимъ знакомымъ и каждый разъ обстоятельно разсказывалъ мн какимъ образомъ и чмъ эти люди могутъ мн пригодиться въ жизни.

Теперь я понимаю, зачмъ я ему былъ нуженъ. Во-первыхъ, ему хотлось предо мною и предъ мамой показать, что у него чиста совсть, что онъ меня не избгаетъ и ничего не боится, а потомъ ему еще и другое нужно было. Онъ въ душ меня ненавидлъ, ненавидлъ съ того самаго времени, съ той самой минуты, какъ онъ превратился для меня изъ прекраснаго, волшебнаго Вани въ маленькое, жалкое существо. Этой минуты никогда онъ не проститъ мн, но еще больше, конечно, не могъ простить того, что я зналъ исторію пропавшихъ брилліантовъ и портфеля, а что я зналъ все это, онъ не могъ не догадываться. И вотъ ему нужно было такъ или иначе отмстить мн, а средства мести у подобнаго человка какія-же могли быть, какъ не самыя мелкія и грязныя. Да, потомъ я все понялъ и узналъ!.. Онъ вводилъ меня въ какой-нибудь домъ только затмъ, чтобы при удобномъ случа очернить въ этомъ дом, чтобы разстроить каждое мое отношеніе къ людямъ.

О, я долго не зналъ, какого врага въ немъ имю, но все-же кое о чемъ уже могъ догадываться. Къ тому-же сразу увидлъ, какой это дятель на пользу ближняго: я узналъ изъ самыхъ врныхъ источниковъ о его служб — конечно, это былъ мелкій интриганъ и ничего больше.

Его частыя посщенія и вчное спутничество мн изрядно надодали. Я началъ всячески избгать его. Думалъ, что у Зины не стану съ нимъ встрчаться, а между тмъ какъ онъ ужъ и здсь, и чувствуетъ себя какъ дома…

VIII

Зачмъ они вс здсь? Что за друзья такіе, откуда эта дружба?!.. Рамзаева Зина ужъ у насъ не застала и познакомилась съ нимъ потомъ, случайно, гд-то на юг Россіи. Александра Александровна, которая въ Зинино время оканчивала курсъ въ пансіон, являлась къ намъ только по праздникамъ и на Зину не обращала никакого вниманія, какъ на двочку, а теперь вдругъ оказалась большимъ ея другомъ…

Зачмъ эти люди нужны были Зин, я понять не могъ, но мн сразу показалось, что именно они ей нужны и что ихъ постоянное присутствіе не простая случайность. Конечно, если-бы Зина захотла, она-бы могла удалить ихъ всхъ, могла-бы настроить генерала; но она не хотла этого, и сама была съ ними чрезвычайно любезна, и генералъ встрчалъ ихъ самымъ радушнымъ образомъ.

Когда-бы я ни пришелъ, я всегда могъ быть увренъ, что найду компанію въ полномъ сбор. День за днемъ могъ я наблюдать ихъ времяпровожденіе, и мн становилось невыносимо отъ этихъ наблюденій.

Александра Александровна, когда была пансіонеркой, всмъ намъ казалось добренькою и хорошенькою барышней; теперь-же она превратилась Богъ знаетъ во что. Она, несмотря на то, что ей еще не было и тридцати лтъ, ужъ начала блиться и румяниться, необыкновенно себ взбивала волосы, носила самые кричащіе туалеты, казалось, вся цль ея жизни состояла только въ томъ, чтобы лежать на диван или кушетк, болтать ножкой и обмахиваться веромъ. Изъ этого положенія она выходила только для ды и карточнаго стола; въ карты могла играть по двнадцати часовъ сряду.