Навь и Явь

Сидеть-то Северга могла сколько угодно, подставляя череп под поцелуи – это было приятно, но она боялась за девушку: зверь опять заворочался внутри, разбуженный нежданной лаской. А Голуба что-то шептала, обцеловывая голову Северги кругом и приводя её на грань звериного рёва – рёва наслаждения. Напоследок её ротик скользнул по щеке навьи и задел губы, но поцелуя не состоялось: они просто несколько мгновений дышали, соприкасаясь раскрытыми губами.

– Всё, теперь будут расти, – выдохнула Голуба, проведя ладошкой по голове Северги.

И в самом деле: вечером того же дня начала колко пробиваться первая щетина, а потом волосы пошли в рост с бешеной скоростью. Они отрастали здоровыми – не пропитывались салом в первый же день после мытья, не скатывались в жирные сосульки и не сбивались в непобедимые колтуны. Волшебница Голуба сотворила с навьей чудо.

Вместе с первой клейкой листвой окончательно распустилось, став ясным, и решение: она должна как можно скорее покинуть эти места. В том числе и ради блага Голубы, к которой зверь был слишком неравнодушен... Вот только сердце рвалось пополам, не зная, кого выбрать для последнего свидания – Рамут или Ждану? От княгини Севергу отгородили неприступные Белые горы, границу которых крепко стерегли кошки; вряд ли они дадут ей добраться до Жданы, рассудила Северга. Оставалась дочь – нежданный подарок судьбы, ценность и красота которого едва ли укладывалась в её сердце и голове. Нечто огромное, непостижимо прекрасное, яркое пришло в мир из её чрева – гораздо ярче и больше её самой, настолько величественное и чудесное, что Северге не верилось в их с Рамут кровное родство. Она, ничего и никого на свете не боявшаяся, трепетала только перед двумя женщинами – перед тёткой Бенедой и перед собственной дочерью. А Ждана стала её далёкой и светлой вершиной, одолеть которую у неё вряд ли хватило бы сил и душевного величия.

Её схватка с костлявым стражем в белом балахоне продолжалась. Отжимаясь от пола на одной руке, каждым движением Северга делала призрак чуть более прозрачным, но совсем исчезать тот, похоже, не собирался.

– Эй, Голуба! – позвала она.

– Ау? – откликнулась та, заглянув в дверь.

– Сядь-ка мне на спину. Попробую с утяжелением.

Число её ежедневных подтягиваний на перекладине перевалило уже за сотню, а отжиманий от пола – за полторы, но с девушкой на спине она смогла сделать только двадцать раз. Голуба хихикала, ёрзала, взвизгивала, и Северга не утерпела:

– Тихо ты! Так шумишь, что можно подумать, будто я тебя здесь... щекочу.

Голуба, хохоча, блеснула белыми зубками.

– Раз ты такая сильная стала, то может, поможешь мне с дровами? Там в лесу сосна упавшая, надобно её распилить, на поленья расколоть и домой перетаскать. Упражняться – так уж с пользой для дела.

Дневной лес слепил Севергу мельтешащим золотом солнечных зайчиков, и она больше полагалась на чутьё, чем на зрение. Весёлая берёзовая рощица сменилась сумрачным ельником, на мшистой, прохладно-мрачноватой зелени которого глаза Северги отдыхали. Среди старых стволов катил по древним камням молочно-седые струи ручей.

– Ну и где твоя сосна? Тут ёлки кругом, – усмехнулась Северга.

Присев у воды, девушка погрузила в неё пальцы, зачерпнула пригоршню, умыла щёки, вдруг подёрнувшиеся малиновым румянцем. На глазах у оторопевшей Северги она принялась медленно раздеваться, пока не осталась в одной нижней сорочке – судя по всему, новёхонькой, недавно сшитой. Под лёгкой льняной тканью бугрились соски, ветерок играл подолом, а Голуба, рдея всё сильнее, дрожащими пальцами теребила и расплетала косу.

– Эй, красавица, ты чего это задумала? – заглядывая ей в глаза, усмехнулась Северга.

Опустив пушистые метёлочки ресниц, Голуба проронила:

– Моя невинность большой силой наделена. Тот, кому она достанется, может исцелиться от хвори. Я отдаю её тебе, чтобы ты поправилась и смогла уйти... Ведь ты хочешь найти ту, кого любишь всей душой? Вот и иди к ней.

Северге хотелось обнять эти дрожащие плечи, расцеловать стыдливо опущенные ресницы, а потом по-матерински отстегать юную соблазнительницу по попе. Зверя она укротила, и тот лежал на пузе в наморднике.

– Ты это брось, – нахмурилась навья. – Может, я и хотела бы уйти, но... не такой ценой.

Что с нею творилось? Ещё не так давно она не знала колебаний: когда ей отдавались – брала, когда подставляли губы – целовала, но Голуба была подснежником, сорвать который у неё не поднималась рука.

– Отказываясь от моего дара, ты лишаешь его целительной силы, – грозно сверкая сосредоточенно-отчаянными, полными слёз глазами, сказала девушка. – Уже больше никому я не смогу его отдать, он станет бесполезен.

– Горе ты моё горькое... – Пальцы Северги заскользили по щеке Голубы, мозолистая ладонь ласково накрыла пылающее, как уголёк, ушко. – Кто тебя просил за меня всё решать?