Навь и Явь

– Может, и хорошо, что не довелось мне этого увидеть, – ответила Голуба. – Оттого и не сужу её. Какой бы она ни была раньше, теперь всё позади. Не та уж она теперь.

– Такие, как она, никогда не меняются! Не раскаиваются, не жалеют – ни о чём и никого. Дурочка ты. – Светловолосая девушка поворочалась, сопя, и добавила сквозь зубы: – Моя б воля – удавила б её...

– Ну и чем ты после этого лучше её? – хмыкнула Голуба.

– Она матушку едва не убила и чуть деревню не спалила! – стояла на своём её двоюродная сестра. – Хорошо хоть мы с Боско нитью заговорённой Змеинолесское обнесли и огонь унять успели, не дали ему слишком больших бед натворить...

– Так ведь не убила же – жива тётка Малина, хоть и получила удар копытом... Конь вышивок боялся, вот и взбеленился, – спокойно отвечала Голуба. – А навья его удержать не сумела.

– Да как ты можешь её оправдывать?! Она зверя своего плетью настёгивала, на матушку натравливала! – настаивала Дубрава.

– Навья сказывала, что он только этой плётки и слушался – всегда унимался, ежели его ею огреть. А про деревню я слыхала другое, сестрица: люди сами на навью напали, вот и пришлось ей обороняться. А потом эти люди дверь банную подпёрли да баню подпалить собрались. Навью вместе с княгиней Жданой живьём сжечь хотели, а уж та-то им точно ничего плохого не сделала... Я тебе так скажу, Дубравушка: у каждого своя правда, и каждый за эту правду глотку другому человеку перегрызть готов. И покуда это будет продолжаться, не видать роду человеческому ни мира, ни покоя. Ох... Всё, сестрёнка, давай-ка спать: ночь уж.

Молвив это, Голуба отвернулась от Дубравы и затихла.

Ничем не выдала своего бодрствования Северга, слыша этот разговор, даже глаза держала закрытыми. Насчёт плети девушка не выдумывала: в случае неудержимого бешенства или страха Дым усмирялся только с её помощью. Плётка была не простая, а с острыми шипами, пропитанная соком произраставшего лишь в Нави конского корня – сильнейшего средства, в больших количествах способного вызвать глубокий дурманный сон, а в маленьких внушавшего спокойствие. Попадая в кровь, сок мгновенно утихомиривал и расслаблял зверя, а царапины уже через час заживали без следа, но в тот раз плётка не сразу сработала: то ли конь был перевозбуждён, то ли вышивка оказалась слишком сильной... Впрочем, не о знахарке Северга пеклась в тот миг, а стремилась успокоить взбудораженного и напуганного Дыма.

Тем временем начал действовать отвар, и навья, открыв глаза, очутилась на заснеженной поляне, сплошь поросшей подснежниками, а навстречу ей, оставляя за собой талую тёмную дорожку, плыла в белой шубе Ждана.

Глухие тучи разошлись, открыв холодную синь весеннего неба, и слепящее Севергу солнце хлынуло в окна, озаряя лучами танец пылинок в воздухе. Выбивая во дворе пёстрые домотканые дорожки, Голуба переговаривалась с женщиной-оборотнем через распахнутую настежь дверь.

– Хорошо-то как стало! Светло! Эх, а подснежников-то в лесу сколько! Песню б сложить про них, да жаль, не умею.

– Они как светлая рать, побеждающая зиму, – сорвалось с губ Северги. Вспомнив свои видения, она замерла в чарующем оцепенении.

– Ух ты! – капелью прозвенел со двора смех Голубы. – А у тебя, поди, и получилось бы песню-то сложить. Красиво говоришь.

– Да нет, песни слагать и я не мастер, – вздохнула Северга. И попросила: – Отведи-ка меня на ту поляну, где ты подснежники видела.

– У, это для тебя далеко, не осилишь дороги, – махнула рукой девушка.

– А расстояние какое? – настаивала Северга.

– Ну, может, с версту пройти надо.

Дальше, чем опушка леса с рябинами, но попытаться можно, решила Северга. К изумлению Голубы она, ухватившись за перекладину, сама села на постели.

– Помоги мне одеться.

Голуба сперва заупрямилась: мол, свалишься по дороге, как я тебя обратно тащить буду?

– Я уж окрепла малость, смотри. – И Северга поднялась на ноги – немного шатко, словно новорождённый жеребёнок, но уже почти уверенно.

– Вот это да! – восхитилась дочь Вратены. – Ежели так и дальше пойдёт, ты скоро и бегать начнёшь!

– Насчёт бегать пока не знаю, – хмыкнула Северга, – но от постели оторвусь непременно. Хватит уже лежать.

– А вот это ты дело говоришь! – с жаром поддержала Голуба.

Бросив дорожки, она принялась рьяно помогать Северге с одеждой. Разглядывая свои ноги, снова облачённые в кожаные штаны, женщина-оборотень на пару согревающих мгновений ощутила себя прежней, однако вместо тяжеловатых сапогов Голуба надела ей несуразные, но толстые и тёплые чуни с шерстяными онучами... Штаны стали великоваты в поясе, и пришлось затянуть шнурок потуже. Длинная вязаная безрукавка была уже давно готова, и Голуба напялила её на Севергу поверх короткой стёганки, которую та носила под латами. В довершение всего опоясав навью кушаком, девушка осталась удовлетворена:

– Вот теперь не озябнешь!

Опираясь одной рукой на плечо Голубы, а другой – на посох, сделанный из корявой толстой палки, Северга прошла первые несколько шагов по двору.

– Шапку надвинуть на глаза надобно посильнее, – обеспокоилась девушка. – Вдруг встретим кого-нибудь злопамятного...