Навь и Явь

Поцелуем поймав слезинку, Северга прижала девушку к себе и просто стояла с нею в обнимку. Она впитывала дрожь тёплого, мягко-податливого тела, пила его жар, наполняясь лёгким, ярким хмелем, а болотная зелень ельника окружила их покоем тихой спальни. Что ей оставалось делать, если подснежник сам доверчиво тянулся к ней, щедро предлагая свою чистоту? А отвергнешь – завянет... Вот и поди пойми это девичье сердце, безрассудное, жертвенное и великодушное.

Ей оставалось лишь принять этот дар – но не со звериной похотью, а со всей нежностью, на которую она только была способна. Бережно освободив девушку от сорочки и любуясь наготой её тела, пробуя её на ощупь подушечками пальцев, она щекотала дыханием пупок Голубы, исследовала кучерявую поросль – даже та пахла подснежниками. Кожу окутывала тонкая дымка запаха трав: видно, девушка готовилась к этому дню – мылась в бане и натиралась шариками из мяты, душицы и тимьяна. Это было совершенно излишним: невинность Голубы и без дополнительных ухищрений ласкала обоняние навьи трогательной смесью молока и мёда.

Пышные бёдра, мягкие складочки живота, девственная, никем ещё не ласканная грудь – всё это в обрамлении волнистого плаща медно-русых волос покорно ждало первых прикосновений, но Северга не спешила: всю свою нежность и благодарность она изливала поцелуями. Приглушённое золото солнца едва сочилось сквозь густую хвою, а Северга пыталась разбить это пугливое оцепенение и бездеятельную покорность, с которой Голуба принимала ласки. Девушка была совершенно неискушённой, даже правильно целоваться приходилось её учить – терпеливо и ласково. Впрочем, усваивалась эта сладкая наука легко.

– Я понимаю, ты пришла сюда лечить меня, а не получать удовольствие, но полезное можно и соединить с приятным, – шепнула навья, раздвигая колени девушки.

Всю ловкость своего длинного, искусного в ублажении языка приложила Северга, чтобы добиться от Голубы одного пискляво-испуганного «ой». Внимательно слушая прерывистое дыхание и по нему безошибочно читая все оттенки чувств, женщина-оборотень продолжила и углубила свой поцелуй взасос, которым она обхватила розовые горячие складочки. И она достигла цели: пальцы Голубы неуклюже скользнули ей в волосы. Радость растеклась теплом по жилам: ну, хоть какой-то отклик!

– Не спеши только отдавать, прими и от меня хоть что-то взамен, – ныряя взглядом в глубину затуманенных, хмельных глаз Голубы, улыбнулась Северга и выскользнула из штанов.

Может быть, не самым действенным, но уж точно самым приятным из упражнений для неё было размещение тяжёлой, пухленькой ножки Голубы у себя на плече. Несколько мягких, пробных движений бёдрами – и Северга нашла нужную глубину и частоту, от которых по нервам бежали раскалённые белые молнии. В глазах девушки отразилось недоумение и смущение, но скоро они закатились и обморочно затрепетали ресницами. Опавшая хвоя шершаво жалила колени, еловые лапы сомкнулись, образовав зелёное укрытие, а ручей обещал никому не рассказывать о том, что происходило на его берегу.

Почти до предела измотанная наслаждением, Северга опустилась рядом с разморённой Голубой. Закутавшись в распущенные волосы и порозовев, словно в парилке, та проронила:

– Я не такая красивая, как моя сестра...

Северга чтила святое право девушек нести чушь до, после и уж тем более во время соития, но в ответ на эти слова едва не хохотнула.

– Милая моя, женщина в такие мгновения прекрасна. Любая женщина становится самой красивой на свете, когда открывается для ласк. Меня не волнует твоя сестра: сейчас я с тобой и я наслаждаюсь.

Вынимая из солнечно-янтарных прядей застрявшие хвоинки, она целовала Голубу то в сливочно-белое круглое плечико, то в розовое колено, а потом снова добралась до губ и надолго лишила этот ротик возможности говорить глупости. Плевать она хотела на эту белобрысую морковку, когда под ней вскрикнула мягкая, тёплая и уже почти родная пышечка Голуба. Северга сама содрогнулась всем телом и душой и обняла затрясшуюся мелкой дрожью девушку – впрочем, нет, уже женщину. Слизнуть с пальцев «сок девственности», как она любила, навья не удосужилась: было не до того – тут успокоить бы тоненько, совсем по-девчоночьи всхлипывавшую Голубу. Неполноту объятий из-за плохо повинующейся правой руки Северга восполняла нежностью губ, ласковым трением носа о нос и доверчивым замиранием щекой к щеке.

Старые ели вдруг зашептались, качая верхушками, закружились хороводом вокруг навьи, и она провалилась в смолисто-прохладную яму сна. Её ноги превратились в корни и вросли в землю, а туловище вытянулось сосновым стволом; тёплые слёзы Рамут поили её, а внучки качались на ветках-руках...

Разбудили её пальцы, нежно ворошившие ей волосы. Приподняв голову с уютных колен Голубы, Северга первым делом потянулась к ней губами и получила самый искренний, сердечный и жаркий поцелуй. Девушки всегда оставались довольны, даже те, у кого «это» случалось в первый раз; не вышло осечки и сейчас – взгляд дочери Вратены говорил сам за себя.