Навь и Явь

Бритва продолжала скрестись, а навья с наслаждением пила запах девушки и приподнимала губу в улыбке-оскале. В этом было что-то сладострастное – ощущения на голове странным образом отдавались напряжённым томлением ниже пояса, а тёплая близость Голубы вливалась в кровь хмельным зельем. Под конец рука девушки дрогнула, и навья зашипела и оскалилась от короткой боли. По коже поползла струйка, а Голуба, испуганно ахнув, уронила бритву.

– Ох... Прости...

Её искренний перепуг был до умиления трогателен. Северга раскрыла объятия, привлекла Голубу к себе, усадив на колени.

– Ну-ну... Пустяк, ничего страшного. – Голос навьи стал бархатно-хриплым, шершавым, дыхание касалось щёчки девушки.

– Прости, прости меня, – шептала Голуба, прижимая дрожащие пальцы к губам.

– Да ну, перестань ты. – Северга осторожно, чтоб самой не взвыть от шевельнувшегося в ней неистовым зверем желания, наращивала крепость объятий, прижимая сдобно-мягкое тело девушки к себе. Здоровой рукой – сильнее, а изувеченная только помогала. – Посиди, успокойся. Как уймётся дрожь – закончишь. Осталось-то всего ничего.

А Голуба, сама не понимая, что творит с Севергой, обняла её одной рукой за плечи. Невинная она была не только телом, но и душой; и губки, и пальчики – нецелованные. Пальчики навья, поддавшись соблазну, лишила невинности уже сейчас, прижимая каждый по очереди к своим пересохшим губам и обдавая жарким дыханием. У Голубы на щёчках проступили очаровательные розовые пятнышки, и Северге нравилось вгонять её в смущение. От этого девушка острее и слаще пахла.

– Давай, заканчивай, – рыкнула навья глухо, опомнившись и попытавшись сбить с себя это наваждение. И добавила нарочито грубо: – Попой своей отдавила мне все колени уже.

На самом деле она спасала эту попку от своей тянущейся раскрытой пятерни, готовой вот-вот облапать, ущипнуть. Голуба засопела обиженно, подобрала бритву и принялась счищать то немногое, что ещё оставалось на затылке у навьи.

– Всё, – сказала она вскоре.

– Благодарю, – усмехнулась Северга.

– За что? – грустно улыбнулась девушка. – За то, что изуродовала тебя?

Её тёплая ладошка мягко легла на свежевыбритый череп навьи, и та еле зажала зубами готовый вырваться стон. Это прикосновение почти обожгло, пронзило до самых трепещущих от желания глубин... Нет, не улёгся зверь – всё так же хотел Голубу.

– За то, что ты... хорошая такая, – прохрипела Северга. – С ума ты меня сводишь, красавица. Какая же ты сладкая...

Зверь хотел прыгнуть, повалить девушку и всадиться в неё, но навья поймала его и сдавила ему горло, позволяя Голубе выскочить из домика. Через несколько бесконечных, полных тяжёлого дыхания мгновений она последовала за девушкой, но уже совсем не для того, чтобы дать зверю волю.

Северга нашла её на заднем дворе. Голуба дрожала, вжимаясь спиной в бревенчатую стену. Проваливаясь в талый снег, Северга приблизилась к ней и поймала в плен рук: упёрлась в бревно по обе стороны от девушки. Девочка попалась, навья сейчас могла бы прильнуть поцелуем к её шейке беспрепятственно, но не стала этого делать. Вместо этого она, касаясь дыханием её ушка и с трудом подыскивая слова, прошептала:

– Нет, крошка, не бойся. Я не трону тебя... Не трону, если ты сама не захочешь. Ты слишком... милая. Невыносимо... хорошая. С моей стороны было бы чёрной неблагодарностью так поступить с тобой. – Погладив тыльной стороной пальцев испуганное, детски-чистое личико Голубы, Северга поцеловала её – тихонько, самыми кончиками губ. И повторила: – Не бойся.

Домик разделил их: Голуба прижималась к стене с одной стороны, закрыв глаза и тяжко вздымая дыханием грудь, а Северга упёрлась лбом в противоположную стену, придавливая своего зверя к земле и жестоко наступая ему на горло ногой: «Лежать, сука. Не сметь! Тронешь её – шкуру сдеру». Отломив сосульку с крыши, навья развязала штаны и остудила пыл. Ветерок гладил бритый затылок, голове было холодно и непривычно, но эти ощущения отвлекали, успокаивали. Навья тронула жёсткой ладонью гладкую макушку. Голуба постаралась на совесть, побрила чисто. Её мягкая ладошка ласкала приятнее, а собственная рука Северги резким движением шаркнула по лысине, словно сбрасывая остатки коварной пелены соблазна. Вскинув подбородок, сурово сжав губы и закрыв глаза, навья позволяла ветру сдувать лёгкие воробьиные пёрышки этого сладкого, но неуместного морока.

Черепом она сверкала десять дней; пеньки растущих волос даже не думали пробиваться наружу, и Северга уже была готова смириться с тем, что вдобавок к осколку иглы приобрела на остаток своих дней лысину, но Голуба была иного мнения. Когда её мягкие губки защекотали голову, Северга от неожиданности рыкнула.

– Что ты делаешь?

– Просто сиди, – придавив ей плечи руками, велела дочь Вратены.