Настроение: со льдом!

– Мне как-то некогда было об этом думать. Я знала, что Костя временами матери звонит, но она сама больше не приезжала, мне не звонила. Хотя, на квартире, которую мы в то время снимали, был телефон. Сейчас такое даже говорить странно, да? – Она улыбнулась, но её улыбка буквально сразу пропала. Вера Ильинична снова вздохнула. – Костя был тяжёлым человеком. Когда мы с ним женились, я ничего не знала ни о мужчинах, ни о семейной жизни. Мне казалось, что всё происходит так, как должно происходить. И ко мне он относится так, как мужчина должен относиться к женщине, к жене, к матери своего ребёнка. Мне совершенно не было с чем сравнивать. Мама всю жизнь одна, мужчины в нашем доме никогда не было. А Костя мне казался едва ли не принцем. Я же провинциальная девчонка из Кингисеппа, а он вырос в столице. В Питер от отца сбежал, от контроля и указаний. Это я сейчас понимаю, что многие черты характера, властность и капризность, он от отца перенял, вырос на том, как тот к матери относился, а та почтительно молчала, не перечила.

– Не знаю, какой была бабушка Марка, – осторожно заметила я, – но в такое отношение я очень даже верю. Судя по тому, как Лиануш Артуровна молча Борису Марковичу прислуживает.

Вера Ильинична кивнула.

– Костя от меня чего-то подобного ждал. А я, девчонка молодая, в течение многих лет, ему поддавалась. Первые годы мы жили в комнате в коммуналке. И я всегда думала, что Костя её снимает для нас, куда позже узнала, что комната принадлежала его матери. Она купила её специально для того, чтобы сынок в ней спокойно проживал, но в то же время не зазнавался. Знаю, что уже в то время, Борис Маркович мог позволить себе купить для сына отдельное жильё, но не хотел привлекать к себе внимание. Это, конечно, понятно, времена другие были. Но дело не в этом. Я уже потом поняла, что жила в каком-то тумане, меня бесконечно отгораживали от всего, что Костя считал важным или не женским делом. В мои обязанности входили домашние дела и ребёнок. Костя учился, подрабатывал, немного, нам едва хватало на жизнь. А я его за старания едва ли не боготворила, ведь мне рассказывали, что он оплачивает съём комнаты, и на это уходит львиная часть его зарплаты, потому что он не хочет никак быть зависимым от родителей. – Вера Ильинична безрадостно усмехнулась. – Потом оказалось, что эта самая львиная часть его зарплаты уходила на карточные долги. Любил Костя играть. Иногда даже выигрывал, и в такие дни становился щедрым и добрым. Покупал что-то мне или Марку. Но это случалось редко. А потом проигрался по-крупному, обратился к матери за помощью, но у той такой суммы не оказалось, и тогда он рискнул попросить отца о помощи, но получил резкий отказ. Сумма была большая, и всё, что могла сделать его мать, чем помочь, это продать комнату, в которой мы жили, и этими деньгами покрыть его долг. После этого нам пришлось переехать в Кингисепп. Мы поселились в квартире моей мамы, больше деться было некуда. Квартира у нас была двухкомнатная, но в доме барачного типа. Костя злился, кажется, он тогда на весь мир злился, а больше всех на своего отца. Тот на сыне окончательно крест поставил, даже жене приказал прекратить с Костей всякое общение, а уж тем более помощь. И та послушалась. Я-то и так со свекровью не общалась, меня её помощь всегда стороной обходила, внуком она тоже не интересовалась, а вот Костя был сильно расстроен. Видимо, мама всё же выделяла ему регулярно некоторые суммы денег. А тут он остался без поддержки, с семьёй на руках, буквально застрял с нами в маленьком провинциальном городишке. Ему пришлось пойти работать на завод, рядовым инженером, и он ненавидел, ненавидел и меня, и ту жизнь, в которую оказался затянут. Думаю, он подумывал сбежать от нас с Марком, в последние пару лет он стал злым и нетерпимым.

– Сколько Марку было, когда он погиб?

– Около восьми. Марк упрямо твердит, что не помнит отца, что был слишком мал, но я уверена, что помнит. Потому что при каждом упоминании его имени, напрягается. От одних моих слов, так реагировать не будешь. А я никогда ему ничего плохого про отца старалась не говорить. А значит, что-то помнит.

Я смотрела на Веру Ильиничну, пытаясь на её лице прочитать некоторые ответы на свои вопросы. Но затем всё-таки спросила:

– Он был плохим мужем?

Она обводила пальцем край чашки.

– Если сравнивать его с Аркашей, – попыталась отшутиться она, – то, без сомнения, не слишком хорошим. Чуткости Косте не хватало.

Я вздохнула. Подсказала:

– Он был не чутким, грубым, настырным, неуважительным. Он был игроком. Возможно, поднимал на вас руку. Скорее всего. И винил вас в своих неудачах. Видимо, это Марк и помнит.

Вера Ильинична провела ладонью по мрамору. Просто погладила прохладный, отполированный камень. Глаз на меня не подняла, но и не спорила.

– Если мой сын это помнит, я этому рада. В каком-то смысле. Надеюсь, что эти воспоминания из детства не дали ему превратиться в копию отца и деда.

– Странно, что после смерти сына, его родители не заинтересовались внуком. Это меня удивляет.