Наше неушедшее время

Папанин в этом ничего не понимал. И набрал видных ученых – недобитых «морганистов-менделистов-вейсманистов». А своим заместителем назначил Терентьева.

Уезжая из Вологды, Терентьев сделал мне предложение:

– Вы заканчиваете университет. Приезжайте к нам в Борок. Будете директором Дома-музея народовольца Морозова. Работа не очень утомительная: 15–20 экскурсий в год – для учеников соседних школ.

– Придется Вам и библиотекой заведовать, когда ее создадим. Ну, а главное – нам ведь надо будет проводить политинформации. Дадут какого-нибудь дундука из райкома, а то и из сельсовета. Лучше бы – Вы. Подумайте. А купанье там! Вы ж это так любите! К тому же наша станция – в составе Академии наук. Можете прикрепиться в аспирантуру какого-нибудь московского института. И еще немаловажно – окружение! Не просто профессура – по-настоящему интересные интеллигентные люди.

Бог ты мой! Это ж – манна небесная! Подарок судьбы!

* * *

Но… процесс «врачей-отравителей». И в феврале 1953-го я получаю от Терентьева письмо на официальном бланке. Храню его до сих пор. «Глубокоуважаемый Аполлон Борисович! К сожалению, Иван Дмитриевич Папанин предпочел специалиста по р у с с к о й истории». Памятуя прошлые злоключения со своими письмами, Терентьев очень официален. Но слово «русской» дал разрядкой, чтобы я понял.

С Терентьевым я встречался не раз и потом. Он говорил, что очень настаивал на моей кандидатуре. Но Папанин был непреклонен. Человека с моей фамилией брать боялся.

Я все понимал. В феврале 1953-го меня бы не взяли на работу никуда.

А Папанин?

Потом я лучше узнал его биографию. В 1920-м, когда в Крыму расстреляли тысячи «белых» офицеров, он был одним из руководителей Крымской ЧК.

А в Южной Африке кейптаунский публицист Джон Кенч подарил мне свою книгу «Предатель на льдине» – пьесу о той самой экспедиции, которую мы называем папанинской. В предисловии автор говорит, что Папанин от НКВД следил за тремя учеными. И что якобы в первом издании записок Папанина, которое сразу же изъяли и заменили новым текстом, была фраза, ставшая расхожей и злободневной шуткой: «Я один на льдине, но ведь должен же и тут быть где-то предатель!»[88].

Я удивился. Но удивился и Джон Кенч:

– Конечно, у себя в СССР Вы могли и не знать, но весь мир-то знал!

О Папанине я этого не слышал. Но вообще-то полярников в 1937–1938 годах арестовывали. Это было известно.

Ну, не буду о Папанине. А мне-то тогда, в первые месяцы 1953-го, что было делать? Могут вообще не дать никакого направления на работу. Ведь в те времена, если у тебя в анкете – высшее образование, дворником тебя побоятся брать. Будешь безработным. А как известно, в Советском Союзе безработных нет. Значит, ты – тунеядец. А раз тунеядец – обвинят и сошлют, куда Макар телят не гонял.

Вот и принялся я писать письма. Писал во все концы: в Ташкент, во Владикавказ, в Новгород… Предлагал себя учителем истории в любой деревне. Отовсюду получил ответы на официальных бланках: «Школы нашей республики (области) преподавателями по Вашей специальности укомплектованы». Вполне вежливо. Единственное место, откуда не получил ответа, – Новгород.

Пятого марта Сталина не стало. Через месяц дело «врачей-отравителей» признали клеветническим.

В мае на защите дипломных работ я получил пятерку и рекомендацию в аспирантуру. На истфаке была вакансия аспиранта для нашей кафедры. Был и кандидат, это ни для кого не было секретом – парторг курса. Но его дипломная работа оказалась не очень удачной, и рекомендацию в аспирантуру ему не дали. Вакансия тут же исчезла. А мне, дав рекомендацию, в сущности, в пространство, дали еще и направление на работу в распоряжение Новгородского облоно – на случай, если с аспирантурой не получится.

* * *

Как быть? На весь Ленинград только одна вакансия в аспирантуру по новой и новейшей истории – в пединституте имени М.Н. Покровского. Я пришел к заведующему кафедрой профессору Е.В. Бунакову. Бунаков говорил со мной почти час.

Я сказал, что хочу заниматься Англо-бурской войной. Рассказал, какие и где есть об этом документы. Он меня внимательно слушал, а потом:

– Знаете, на нашей кафедре аспирантами могу руководить только я. А я могу руководить по истории Европы, Америки, на худой конец – Азии. По Африке – не могу.

Я объяснил, что у меня нет выхода. Вакансия есть только тут. Рекомендация у меня есть. Так что я подам документы, и приду на первый экзамен по специальности.

– Прийти, конечно, можете. Но, боюсь, больше тройки поставить Вам не смогу.

Я пришел, получил свою тройку. А тому, кого взяли на это место, дали тему: «Англо-бурская война». Правда, через год Бунаков тему заменил. Узнал, что Англо-бурской войной хочет заняться крупнейший германист – А.С. Ерусалимский. И почел за лучшее отойти в сторону.

Итак, в Ленинграде шансов нет. Но узнал, что в Москве объявлен конкурс в аспирантуру Института истории.

Как всегда, посоветовался с Мавродиным: он к тому времени уже вернулся в Ленинград. Отнесся тепло, но:

– Боюсь, результат будет один. Вы потратите двести рублей (тогда дешевый билет в одну сторону стоил сто рублей) и вернетесь ни с чем.