Наш Современник, 2004 № 03

Три года такой жизни. А потом облегчение — работа чертежником, но начинается война, ужесточение режима, и опять земляные работы. В 1943 году лагерь перебрасывают на Алтай, где поэт вычерпывает со дна озера (там он, по собственным словам, “оставил свое сердце”) содовый раствор. Затем его, уже вольнонаемного, но ещё ссыльного, перевозят в Казахстан, где лишь в 1945 году он получает полное освобождение.

Семь лет неволи. Но какой силой духа нужно было обладать ему, если в письме жене в ответ на отчаянные женские жалобы о семи годах жестокой разлуки (“жизнь так и прошла мимо”) он со смиренным достоинством отвечает:

“Ты пишешь — “жизнь прошла мимо”. Нет, это неверно. Для всего народа эти годы были очень тяжелыми. Посмотри, сколько вокруг людей, потерявших своих близких. Они не виноваты в этом. Мы с тобой тоже многое пережили. Но мимо ли нас прошла эта жизнь? Когда ты очнёшься, отдохнёшь, разбе­решься в своих мыслях и чувствах, — ты поймешь, что недаром прошли эти годы ; они не только выматывали твои силы, но и в то же время обогащали тебя, твою душу, — и она, хотя и израненная, будет потом крепче, спокойнее и мудрее, чем была прежде.

Время моего душевного отчаяния давно ушло, и я понял в жизни многое такое, о чем не думал прежде. Я стал спокойнее, нет во мне никакой злобы, и я люблю эту жизнь со всеми её радостями и великими страданиями, которые выпали на нашу долю”.

Да, до такой высоты мужественного смирения не подымались ни Солже­ни­цын, ни Шаламов, ни Домбровский, ни Волков…

И отношение к Сталину у Заболоцкого было своим, особым. Поскольку он не писал стихотворных фельетонов о нем, то не испытывал перед вождем никакой вины, и ему не было нужды впадать в истерическое покаяние. Сын поэта Никита Заболоцкий в книге “Жизнь Н. А. Заболоцкого” слишком самоуверенно решает за отца, что “никакого преклонения перед “вождем народов мира” поэт не испытывал”. Но не случайно же, что имя Сталина появляется в первой редакции стихотворения “Творцы дорог”, написанного уже после освобождения:

 

Кто днем и ночью слышал за собой

Речь Сталина и мощное дыханье

Огромных толп народных, — тот не мог

Забыть о вас, строители дорог.

 

И в этих строках я не слышу ни одного фальшивого звука. Жена Заболоц­кого Екатерина Васильевна после его смерти вспоминала: “Он говорил, что ему надо два года жизни, чтобы написать трилогию поэм “Смерть Сократа”, “Поклонение волхвов”, “Сталин”. Меня удивила тема третьей поэмы. Николай Алексеевич стал мне объяснять, что Сталин — сложная фигура на стыке двух эпох. Разделаться со старой этикой, моралью, культурой было ему нелегко, так как он сам из неё вырос. Он учился в духовной семинарии, и это в нем осталось”.

Разговор происходил после 1956 года. Однако понимание эпохи социа­лизма в творчестве поэта было ещё более сложным, и сводить эту сложность к стихам о Сталине было бы легкомысленным упрощением.

*   *   *

В 1931 году Осип Мандельштам написал знаменитое стихотворение о “веке-волкодаве”, в котором предъявлял счет эпохе. При всей вдохновенной экзальтированности текста в нем чётко прописано, какие жертвы готов принести поэт на алтарь истории. “За гремучую доблесть грядущих веков, за высокое племя людей”, “за жизнь без наживы” он готов отказаться “от чаши на пире отцов” (то есть от своего иудейского избранничества, от частицы племенного величия); он приносит эпохе и свою личную жертву — “честь и веселье” . Это — договор со временем (своеобразный мандельштамовский Новый завет), гарантирующий ему личное поэтическое бессмертие, и за него можно заплатить самую дорогую цену.