Наркокурьер Лариосик

Ребята грохнули все одновременно, кроме одного в их компании, новенького. После того, что сказал Лариосик, сомнений не осталось ни у кого, стало окончательно ясно — это розыгрыш. Всем, кроме автора розыгрыша — самого Лариосика… Впрочем, к этому моменту на столе, где красовались приготовленные Матюхиной мамой тарталетки, маленькие бутербродики и пирожные, уже появилась тайная бутылка каберне, и тема переменилась сама собой. Все выпили по маленькой рюмочке, девочки тоже, Матюха приглушил свет, воткнул музыку, и ребята, разобрав девчонок, двинулись в центр комнаты. Все, кроме Лариосика и Юлика, того самого, новенького. Раньше Лариосик его не видел никогда, но знал, что Юлик учится в соседней школе, ходит вместе с Матюхой на теннис и что у него нет подружки, как и у них с Матюхой, но он, по Матюхиным рассказам, не придает этому ни малейшего значения и совершенно об этом не сокрушается. Почему-то Юлик понравился ему сразу.

«Настоящий мужик, — подумал Лариосик, — то, что надо. И красоту ценит настоящую…»

К неизменной игре в бутылочку разгоряченный «Металликой» и сухим красным народ приступил, когда Матюха вырубил свет окончательно и зажег пару свечей. Целовались по-настоящему, в губы, но легким и совсем игривым чмоком, так что выходило, вроде бы, понарошку, хотя каждое попадание бутылочного горлышка от девочки к мальчику и наоборот на самом деле вызывало тщательно скрываемый у совпавшей пары интерес к волнующему акту губных соединений. Мальчикам, в случае бутылочной невезухи, дозволялось целовать другого мальчика через платочек, так же, как и девочкам. Те, однако, смеялись и целовались без платочного заграждения в отличие от сильного пола, который кривил рожу и относился к однополому поцелую, как к обязательному карточному долгу в результате нелепого проигрыша.

Следующим крутил Лариосик. Он прицелился и вертанул бутылку против часовой. Она обернулась пару раз и замерла горлом напротив Юлика. Все радостно загоготали, предвкушая очередное недовольство поцелуйщиков. Делать было нечего. Юлик пожал плечами и равнодушно выставил вперед губы, перекрыв их платком. У Лариосика дрогнуло сердце, оно стукнуло глухо, ровно один раз и сразу умолкло, вернее, он просто перестал его слышать. Так уже было однажды с его сердцем или же с тем, что находится там же, где и оно: сначала сжимает, а потом отпускает. И в тот же момент свербануло в паху, как тогда, в раздевалке, около душа, и опять подернулось в том самом месте, выше и внутри, около крестца. Лариосик подался вперед, медленно приближая свои губы к Юликовым, но внезапно рука его оторвалась от пола, на который опиралась, резко сдернула платок вниз, и в полумраке он отчетливо увидал его губы, сжатые плотно, почти в прямую линию, тонкие и слегка влажные. И тогда Лариосик что есть силы прижался к этим чужим мальчишечьим губам и вжался поцелуем в самый их центр, в самую влажную мякоть и еще успел провести по ним языком. Все снова заржали, расценивая Лариосиков поступок, как невинную импровизацию, родившуюся при помощи остатков каберне. Юлик оттолкнул Лариосика, сильно оттолкнул, так, что тот вылетел из ребячьего круга. На лице его не было и тени улыбки, а глаза смотрели зло и жестко. Он подошел к Лариосику, пригнулся и с размаху заехал ему кулаком в лицо, попав, однако, в ухо. Все опешили…

— Урод! — тихо сказал Юлик и вышел из комнаты.

Лариосик не ответил. Он поднял с пола целовальный платочек и поднес его к уху, продолжая сидеть на полу… Новый, очередной виток волнующей неизвестности вместе с влетевшим в его ухо подростковым кулаком влетал в его неокрепшую молодую жизнь, в самое ее нежное и незащищенное нутро, принеся с собой первое настоящее страдание и первую боль. Тоже другую… Не физическую…

В тот вечер он, ни слова не говоря, поднялся с пола, аккуратно сложил платок, сунул в карман и ушел домой, не дожидаясь десяти вечера, когда должны были расходиться все. Дома он обнаружил на столе записку и пробежал ее глазами. Изабелла Владиславовна писала: «Лариосенька, я не приду до утра, работы просто ужас. На завтрак покушай котлеты и погрей чай. Мама».