Наркокурьер Лариосик

Ни страха, ни удивления не было. Наоборот, все было так, как и должно было быть, и он знал, что Юлик тоже это знает и тоже ничему не удивляется. Юлик поднялся и пересел на кровать рядом с ним. Рука его скользнула по покрывалу и легла на обнаженное бедро мальчика. И Лариосик почувствовал вдруг, что Юлик знает такое, о чем он, Лариосик, еще не догадывается, и что он, Юлик, совсем уже взрослый и гораздо умнее его, Лариосика, и еще, что все это правильно и справедливо кем-то придумано, и никто в этом не виноват — ни он, ни Юлик, ни мама, ни учитель физкультуры Мосейчук. Юлик наклонился, вынул из бюстгальтерной чашечки целовальный платочек, расправил его на лице у Лариосика и внезапно резко припал к его, Лариосиковым, губам. Он пытался разжать их и поцеловать в самый центр, в самую влажную их мякоть, но платок словно прирос к лицу и не позволял добраться ни до них, ни до краев их, ни до самой сердцевины — ни до чего. Лариосик попытался было помочь Юлику, он тоже хотел скинуть прочь ненавистную эту преграду, но руки не слушались, они как будто окаменели, и он не мог оторвать их от подушки, а сам Юлик почему-то другим способом помочь себе не хотел, а только все прорывался и прорывался губами сквозь тонкую ткань платка…

Когда, вернувшись утром домой после ночной смены, Изабелла Владиславовна обнаружила сына спящим в ее одежде с нанесенной на лицо косметикой, она удивилась только поначалу. Рассказ Лариосика о карнавале, который затеял их класс и который приурочили к Матюхиному дню рождения, ее вполне удовлетворил. Она лишь на мгновение, задним умом, удивилась тому, как точно и ловко получилось у сына составить карнавальный наряд и так умело превратиться в маленькую женщину, карнавальную актрису…

Переодевания с того дня стали регулярными, хотя продолжали оставаться тайными. Такой же настырной регулярностью отличались и возобновившиеся с очередного восьмого класса занятия по ОФП. Теперь на этих занятиях Лариосик был с другими почти наравне, по возрасту и спортивной подготовке. Правда, по совету учителя физкультуры, внимание он больше уделял необременительным с точки зрения развития фигуры спортивным видам, не предполагавшим поднятия тяжестей и бездумного накачивания излишней мышечной массы, и поэтому сосредоточился на изящном — легкой атлетике и игровых видах. Изабелле Владиславовне, видящей, с каким усердием Лариосик занимается спортом, оставалось только радоваться за ниспосланное ей судьбой счастье в виде русоголового, с ухоженными кудрями ангела, послушного и старательного. И поэтому она продолжала тоже сосредоточенно трудиться над изготовлением дополнительных кооперативных тиражей нескончаемых переизданий беллетристического и поэтического дефицита, накопившегося за всю предыдущую жизнь у неуемного читательского братства, населявшего необъятную Родину. Не знала она лишь незначительной мелочи, раскрутившей в пружинистую спираль тот маленький и совершенно неведомый для нее росток страсти своего ангела. И не росток даже, а завиток, не прямой, а особый, из тех, что прорастают не по земным и не небесным, а по каким-то другим, неведомым никому законам…

Как раз в силу такого закона и посетила Лариосика его первая любовь. И сразу случилась настоящей: с головокружениями, стихами, томлением и бессонной маятой по ночам. Все произошло самым простым образом, в раздевалочном душе, после очередной тренировки. Тогда он припозднился и остался в душе один. Когда он уже выключил кран, туда же тенью скользнул Мосейчук и закрыл за собой дверь.

— Я хочу намылить тебе спину, Ларик, — мягко произнес он и снова включил воду. Лариосик взглянул на учителя и увидал, что глаза его спокойны, но тело вздрагивает, мелко-мелко, и тогда он сразу понял, что непременно должен снова намылить спину, но не своими, а его, учителя, руками, учителя и друга…

Опять сжало и отпустило, но он почти не заметил. Не заметил он и то, как повернулся спиной к учителю физкультуры и снова встал под душ, под струи воды, которые омывали его кожу, его бедра, грудь, живот и стекали вниз, по ногам, проливаясь по икрам, щиколоткам, стопам…

Очнулся он лишь потом, когда все уже закончилось, и Мосейчук гладил его кожу и целовал в губы. Целовал и плакал от любви. И это было потрясающе приятно… И тогда Лариосика наконец прорвало, и он тоже заплакал. И тоже от любви… Но не молча, как Мосейчук, а громко, навзрыд, потому что первая его жизнь в этот день закончилась, а вторая, главная — начиналась…

Роман его с Мосейчуком, если можно таким образом обозначить возникшие между Лариосиком и его учителем, тренером и взрослым другом, отношения, длился около двух лет и закончился внезапно, причем не по чьей-либо вине, а в силу все тех же неукротимых внутренних сил, неподвластных управлению ни разумом, ни волей и не поддающихся объяснению какой-либо вразумительной логикой поступка.