Нарисуй мне дождь

Надежда… Вначале слабая, совсем крохотная надежда, а вслед за ней прейдет уверенность, удача, успех. И вот, она, долгожданная победа, она блестяща! Победа войдет в вас, заполнит все ваше сознание, подымет вас из праха повседневности. Радость, ярчайшая радость захлестнет вас. Любовь! Любимая, любимая моя… Где ты, моя любимая? Неужели, я потерял тебя навсегда? Найду ли я тебя? Я уже не верю в это. Это… – затухающим эхом повторил он.

Глаза его остановились, живой отсвет ушел из них. Он выпрямился передо мной во весь свой гигантский рост. Задумавшись, долго глядел под ноги, а потом побрел куда-то вниз по склону рва. Галоши заскользили по желтой, расползающейся глине и он упал, со страшным внутренним всхлипом ударившись спиной о землю. Весь измазанный с трудом поднялся, постоял, качаясь, и снова побрел хромая, всматриваясь под ноги.

На свалку, вместе с ненужной рухлядью, люди нередко выбрасывают и самих себя. Старые вещи принимают и хранят в себе информацию об их жизни. Поэтому свалки так притягивают детей и стариков. Первых, волнуют неведомые переживания, вторых – влекут воспоминания. Таковы мои первые детские впечатления, образы и чувства, ранившие мое детское воображение. Я их сберег и пронес по жизни. Сейчас, спустя годы, я понимаю, что это был не оживший мертвец. Смерть не самое страшное, что может с Вами случиться. Я видел гораздо худшее, – живое тело, с вырванной душой. Вспомнится же такое.

Но только того мальчишки
Больше на свете нет…
Пылится в моей передней
Взрослый велосипед.

В ту ночь я не смог заснуть, лишь под утро впал в какой-то полусон, в котором я вальсировал с Ли. Я кружил ее в необычайно легком, летящем над землёю вальсе, дух захватывало упоительное ощущение полета, и кругом шла голова.

Глава 14

Январь знаменует новый год. Отчего он такой холодный?

Стылым январским вечером Ли предложила мне зайти в гости к своей приятельнице. Она уже несколько раз приглашала Ли к себе. Ее пятиэтажная хрущевка находилась неподалеку от дома, где жила Ли, в окружении таких же, геометрически правильных покрытых сажей коробок. Она назвалась мне Алькемой. Было это ее имя, фамилия или кличка, я не уточнил. Алькема так Алькема, если ей так нравится.

Позже Ли объяснила мне, что зовут ее Инесса, а Алькема ее фамилия. На вид ей было около двадцати, не более. Она была высокого роста с рыхлыми, студенистыми формами и вялыми движениями утопленницы, словно каждый жест требовал от нее невероятных усилий. У нее были голубые кукольные глаза и съеженные губки пуговкой на малоподвижном лице. Ее белые шерстяные носки были напущены бубликами на тапочки с розовыми помпонами. Она жила одна в однокомнатной квартире на первом этаже.

Квартира Алькемы, будто экзотический островок благополучия, имела несообразный этому рабочему району вид. Красный матерчатый абажур на проволочном каркасе под невысоким потолком создавал удушливую атмосферу. Всю комнату занимал полированный импортный гарнитур и множество фигурок из трофейного немецкого фарфора. Они были выставлены, как на продажу, и стояли везде: за стеклом в серванте и на серванте, на телевизоре, на журнальном столике возле дивана, на каких-то подставках и полочках, громоздились даже на шифоньере. Должно быть, немало их было складировано и внутри шифоньера.

У одной из стен стояло пианино, но если бы кому-то из гостей вздумалось на нем побренчать, ему бы пришлось потрудиться, целая выставка статуэток стояла на нем. Судя по всему, кому-то из геройских родственников Алькемы этот фарфор приглянулся на просторах оккупированного Фатерланда. При ближайшем рассмотрении все они были покрыты серым мехом пыли, а некоторые и в застарелой грязевой пленке. Не исключено, что многие из них хранили на себе следы пальцев своих бывших владельцев.

«Если в доме хранить краденное, можно потерять самое дорогое», ‒ вспомнились мне слова одного гешефтмахера. Дядя Саша был на заслуженной пенсии, он работал сторожем на стройке возле моего дома. У него было лицо Пьеро, лелеявшего какую-то тайную печаль, он любил общаться с подростками. «Чужое брать нехорошо, ‒ поучал он. ‒ Но если вам хочется, то можно». Более продувной бестии, постоянно замышлявшей всех перехитрить, я не встречал. При всей своей искушенности, он с лихвой был наделен шальным безрассудством, отчего то и дело попадал в пиковые ситуации. Дядя Саша сидел еще до войны в сталинских лагерях, и во время войны, при немецкой оккупации в Херсоне и даже в Германии, куда его угнали в качестве дармовой рабсилы. Он там хорошо «потрудился» и, выпив, тосковал по Дюссельдорфу, ему нравилась тамошняя тюрьма.

Я и Ли, мы умели любоваться красивыми вещами. Красота приподнимает нас над пошлостью повседневности. Каждая красивая вещь несет в себе раздумья Мастера, приближая нас к совершенству. Но здесь, этот фарфор был выставлен на показ не для наслаждения прекрасной работой немецких мастеров, а для испускания завистливых слюней, забредающих сюда визитеров.