Нам идти дальше

Часто жена Акима выходила погулять, толкая впереди себя детскую коляску. А в коляске лежало не дитя. На соседней улице другой агент «Искры» забирал из коляски сверток с отпечатанными газетами и тут же исчезал с ним.

В один из июльских дней из Кишинева в Мюнхен ушла странная посылка.

— Что это у вас зашито такое мягкое? — спросили на почте у человека, отправлявшего эту посылку. — Гагачий пух?

— Подушка. Там ее ждет человек, который привык спать только на ней. Привычка — вторая натура, хе-хе!

3

Путешествие подушки длилось около недели. В конце концов она пришла в Мюнхен. На упаковке стояли многочисленные штампы, таможенные и почтовые. Предназначалась посылка доктору медицины герру Леману.

Леман был подставным лицом. Как и Модрачек, как содержатель пивной Ритмейер и многие другие, в адрес которых прибывали письма для «Искры». Но никто из них никогда не получал из России… подушек! Доктор Леман счел это дело шуткой какого-то озорника и отказался получать посылку. На почте недоумевали.

К счастью, в редакции «Искры» тотчас узнали об этом. Доктора попросили немедленно забрать с почты подушку.

Владимир Ильич ни минуты не сомневался, что в подушке кое-что запрятано. Веселое оживление царило на квартире у Владимира Ильича в тот день, когда сюда принесли с почты мягкий сверток, прибывший из Кишинева.

— Хитроумнейший способ нелегальной доставки, — смеялся Владимир Ильич. — Чего только наши россияне не придумают?

Каждый щупал сверток, мял. Юлий Осипович, прослышав о подушке, нарочно пришел сюда пораньше. Явилась поглядеть на странную посылку и Засулич.

Даже хмурый Блюменфельд притащился. «Искра» уже набиралась и печаталась в самом Мюнхене в небольшой местной типографии. Помогали Блюменфельду немецкие наборщики. Русского языка они не знали и набор делали вслепую, лишь кое-как научившись разбираться в русском шрифте.

— Нож! Нож дайте! — сгорал от нетерпения Мартов. — Интересно, что нам прислали?

Посылку вскрыли. Блюменфельд глубоко запустил руку в рябой куриный пух и вытащил какой-то журнал. Скоро на столе уже лежали тонкие бумажные листы, добытые из журнала. Это были страницы отпечатанной в Кишиневе брошюры Надежды Константиновны «Женщина-работница».

В написанном химией письме Аким сообщал, что посылает эту брошюру, как наглядное доказательство реального существования «чайного магазина», то есть типографии; все в действии, на полном ходу.

Листы брошюры пошли по рукам. Набор был хороший, печать ясная, четкая.

— Сделано великолепно! — восхищался Владимир Ильич.

Надежда Константиновна сияла.

— Как мило! — говорила она. — Но почему Аким взял для наглядного доказательства мою брошюру? Взял бы что-нибудь другое.

Радостное оживление по поводу очередного успеха «Искры», веселые голоса, хлопотливая суета, смех, шутки как-то странно повлияли на Засулич. С обычной серьезностью, без улыбки, она вдруг проговорила:

— У Гёте есть изречение: «Теория, мой друг, сера. Вечно зелено дерево жизни». Право, это очень верно. Вот так и надо жить: ежедневными маленькими свершениями и радостями. Выпуск брошюрки, выход очередного номера газеты, получение письма, ответ на письмо, обед, ужин, сон, утром всё опять сначала…

— Теория малых дел, — подал реплику Юлий Осипович. — Что-то новое в ваших устах, Вера Ивановна.

— Пусть малые, но дела, а не бесконечное ожидание будущего и не пустословие, — сердито сверкнула глазами Засулич.

Она тут же ушла. За ней ретировался и Блюменфельд. Юлий Осипович посидел еще немного.

— Что ж, пусть малые, — расстроенно проговорила Надежда Константиновна. — Да они и не малые! Ведь это наша борьба, и она идет не за малое, а за самое большое в жизни. За будущее, за великое завтра.

— Да, удивительно, — сказал Мартов. — Начинала Вера Ивановна с самой высокой романтики, какая только может выпасть на долю революционера. Выстрел в Трепова, сочувствие всей передовой России, громкий процесс, побег, скитания в Швейцарских Альпах… Потом началось долгое прозябание.

Дав эту характеристику жизненного пути Засулич, Юлий Осипович продолжал:

— Видимо, это какой-то неизбежный процесс. Вот мы сейчас все захвачены «Искрой», а потом и мы остынем.

Владимир Ильич горячо возразил Мартову:

— Но только что Вера Ивановна приводила великолепные слова Гёте о вечном цветении дерева жизни. Оно всегда будет цвести, и всегда мы будем стремиться к большой цели. Иначе нет движения вперед.

Мартов долго протирал пенсне.

— Да, конечно, — кивнул он наконец. — Но ведь бывает, что вдруг теряется перспектива и цель перестает увлекать.

Владимиру Ильичу вспомнился в этот момент давний разговор с Лалаянцем в Москве об утерянном и найденном горизонте, и он рассказал Мартову об этом разговоре. Тот все продолжал протирать стекла пенсне.

— Вы хотите сказать, Владимир, что человек может потерять горизонт и найти его снова? Согласен.

Владимир Ильич произнес не без досады: