Наглое игнорирование

— И как? Его не обидели? — переглянулись офицеры.

— Нет, зимой там мы проходили – уцелел. Все вокруг сгорело, а писарь этот четырехногий остался!

— И хвост целый?

— Точно

Берестов, поневоле слушающий эту не то беседу, не то флиртование, усмехнулся краешком рта. Сейчас его больше всего волновало – будут ли чехи на манер поляков стрелять в спины. И слишком много раскрытых окон выходит на площадь. Хотя вон маленькие девочки в цветастых национальных нарядах бегают и взрослые чехи улыбаются, в разговоры вступают, угощают пивом…

Радоваться бы и радоваться, а – свербит на душе. И почему-то вспоминается, как бинтовали сильно поранившегося об рваную алюминиевую обшивку при падении с фюзеляжа сбитой «рамы» бойца из аэродромной обслуги. Приехали тогда из истребительного полка технари снять шильдики для подтверждения летной победы, все сделали, да один поскользнулся неудачно – и как саблей рану получил.

Пока ему помогали в рядом оказавшемся медсанбате и поглядел Берестов на сорванные с самолета металлические таблички со всякой технической информацией. Тогда же и запомнил, что на чешских заводах была сучья «рама» сделана – Брно, Прага.

И вон – пивом угощают, дома целехонькие. Под Курском не то, что пива, корки хлеба немцы при отступлении не оставляли. И под Москвой. И под Кременчугом. А тут все целое, словно и не война. И костюмчики на девочках с веночками…

Откуда ждать удара? Черт, паскудно как на сердце – уже и капитулировала Германия и войне вроде конец, а чертовы гансы рвутся сдаться американцам, готовы из-за этого на любую пакость. И вроде бы медсанбат хорошо поставлен, не на путях отхода, специально ездил к начмеду поговорить перед приказом, а черт его знает – почему на лицах у нескольких сослуживцев – нехорошая отметина лежит. И опять дурацкая мысль – какой же глупостью выглядят рассказы о немецкой послушности – им приказано сдаваться по местам, а они когти рвут.

Пирушка идет как по рельсам, веселые все. Машенька заливисто хохочет, лейтенанты вокруг нее вьюнами вьются, с той стороны стола, где терапевты кучкой, донеслось:

— А пациент меня и спрашивает: "Что же мне жениться на вдове? Умру – и на том свете у меня жены не будет!"

И тоже хохот. Да все смеются, у всех с души камень свалился. И хоть вина совсем чуть, а языки развязались, уже откуда-то гармошку с аккордеоном притащили, чех на скрипочке поигрывает, праздник в деревне во весь рост. Скоро и танцы будут, не удержатся люди.

А уже и лампы тянут горящие, темнеет. И очень всем непривычно, что не надо соблюдать светомаскировку, знают все, что кончилось люфтваффе полностью – а необычно очень, отвыкли совсем, и даже какое-то нахальство всеми ощущается, словно что-то неприличное делают и от этого еще веселее. В окнах домов тоже свет зажегся, совсем невиданное дело. Деревня, война и электричество! Переглядываются все радостно, уже песни затянули – на обеих концах длиннющего стола – разные.

Один только капитан старым сычом сидит, прячется за здоровенной кружкой с залихватски воняющим лимонадом. Да Быстров нет-нет, да глянет искоса на своего параноидального адъютанта старшего. Небось думает, что свихнулся Берестов от своего застарелого психоза, теперь вот все кончилось, а начштаба обидно, наверное, что все его хлопоты зазря были, не сработала его паранойя.

Но хоть и обидно было это понимать, а очень бы хотел Берестов, чтобы ничего не случилось, убил финский снайпер в нем тщеславного мальчишку, постарел быстро капитан, мудрее стал. Решил, что если сегодня ничего не произойдет, поговорит он с командиром через два-три дня, чтобы посоветовал что от нервов, валерьянку там попить втайне или еще что полезное.

Лишь бы сегодня телефон не звонил и…

Телефон зазуммерил, ударил по нервам, Быстров тоже дернулся, да один лейтенант старшой оглянулся недоуменно. Начштаба схватил трубку. Пскович с колокольни. Видно – волнуется, потому как частит и гласные глотает, такая у него привычка.

— Тащ кан, колнна едет, километра полтора, два танка, бэтр!

— Наши мошет?

— Не, танки квадратом! И кто с наших поедет седни?

— Подсветите, когда будут ближе! Твоя пулеметная очередь – сигнал к бою.

Закрутил ручку, сапера вызывая, что на въезде. Тот явно у аппарата сидел, мигом спохватился. Велел ему быть наготове. Танки едут.

— Есть, то-то глядю, они кирпичами сверху кидаются, я-то…

Оборвал разговор. Взглянул на окружающих, сморщился оттого, что портит людям праздник и негромко сказал, шагнув к Быстрову.

— Тфа танха, бэтдансподтед, едут к нам. Километд.

Майор непривычно быстро вскочил, пока взлетал со стула, буркнул почти неразборчиво, но капитан чутким ухом понял суть – если это наши дятлы катаются, напоит их командир медсанбата касторовым маслом.

С въезда – в небо белая осветительная ракета на парашютике. До того – красные и зеленые пуляли, для салюта. Тени от домов черные поползли.