Наедине

Вобрав дыма поглубже, рассказываю Мишке о своем пробуждении в неизвестном мне доме, очень светлом от дневных солнечных лучей, проникающих в комнату сквозь незавешенное, широкое окно. Это было единственным светлым пятном, отложившимся в моей памяти о тех днях. Все остальное было красным, как призрачное проклятое платье, натянутое на меня этим страшным человеком, скрывающим свое истинное лицо под отвратительным клоунским гримом. Кажется, он водил меня по дому, со странной гордостью показывая свою коллекцию больших разукрашенных кукол, одетых преимущественно в оттенки красного. А еще там были шары, бесчисленное множество разноцветных воздушных шаров, вроде бы я даже лопнула парочку, не удержавшись на ногах и едва не повалившись на пол. Он вовремя придержал мое невесомое тело в своих огромных руках, скрытых за прочными черными перчатками. В тот момент я слишком близко увидела его обезображенное гримом лицо, отшатнулась, закричала вне себя от дикого ужаса и самым постыдным образом хлопнулась в обморок, что совсем не помогло мне избежать сумасшедшей реальности сразу после очередного возвращения к жизни. Когда я опять зачем-то пришла в себя, этот непонятный человек, названный моими психологами очередной проекцией искалеченного сознания, вознамерился устроить в мою честь какое-то жуткое подобие званого ужина…

— Я даже не уверена, что все это действительно было в реальности, — говорю теперь Мишке, сбрасывая пепел в серую кучку. — Врачи убеждали меня в том, что это неправда, но как знать? Образы в моей голове слишком реальные. Иногда они проступают в таких натуральных красках, что мне… становится страшно. До дрожи. Но может быть, я действительно все это выдумала? И на самом деле меня, как и Мону, изнасиловал какой-то ублюдок, предварительно вкатив мне убойную дозу чего-то, что и вызвало впоследствии все эти ложные воспоминания? — я коротко вздыхаю, отворачивая от Михи взгляд. — Знаешь, что самое ужасное? Это была бы наименьшей из всех зол, потому что…

Он придвигается ближе, когда я замолкаю. Где-то вдалеке снова оживает его неугомонный телефон, но ни я, ни Мишка, не проявляем к нему никакого интереса. Он смотрит на меня вопросительным взглядом, и окончание фразы я произношу уже тише:

— Куклы, которых он показывал мне на своей «экскурсии», слишком сильно походили на реальных людей.

Захлопнув балконную дверь, я разворачиваюсь к комнате и, пользуясь тем, что Миха отвлекся на проверку пропущенных вызовов в своем телефоне, вытаскиваю из шкафа теплый домашний костюм. Сверху под ноги мне падает нечто темное. Думаю, Мишка бы ничего не заметил, если б я не кинулась спешно подбирать выпавший предмет одежды. Покосившись на мои ладони, сжавшиеся вокруг черной ткани, он вновь было утыкается в экран телефона, но почти сразу озабоченно хмурится, подходит ко мне и опускается рядом на корточках, положив свою ладонь поверх моей.

— Что это? — глупо спрашивает он, переводя на меня изумленный до крайности взгляд.

— Так, ничего, — я тяну к себе руку и то, что цепко сжимают мои пальцы, но Миха качает головой и без особого труда забирает у меня черную ткань. Разворачивает, и его глаза едва ли не лезут на лоб.

— Моя водолазка? — он снова рассматривает предмет одежды, и оставшиеся крохи сомнения его покидают.

— Да, — я выпрямляюсь, и он за мной следом.

— Зачем?

Что я могла на это ответить? Подобные вопросы обычно застают врасплох, и когда времени на то, чтобы придумать на них сносный ответ, не остается, приходится говорить правду.

Я отбираю у него водолазку, прижимаю ее к груди, и, высоко вскинув голову, чтобы видеть его лицо, отважно говорю то, что само вертится на языке:

— Я люблю тебя.

— Хорошо… — он осторожно кивает, приглядываясь ко мне со все большей настороженностью.

— Ты не понимаешь?

— Да нет, почему же… — он задумчиво трет подбородок. — Просто мне казалось, ты выбросила эту вещь в мусорное ведро, разве не так? — ответить я не успеваю. — Кстати, еще не поздно это сделать. Если тебе нужна какая-нибудь… замена, я могу подогнать что-то еще, никаких проблем.

— Нет, — качаю головой. — Даже не думай, что я тебе ее верну.

— Верни ее мусорному ведру. Честное слово, этой тряпке там самое место.

Я опять упрямо качаю головой.

— Ладно, — он поднимает ладони, капитулируя перед моими несуразными доводами. — Давай тогда хотя бы ее постираем?

— Ты что, считаешь себя самым умным? — начинаю злиться, заподозрив, что меня вновь принимают за спятившую девицу. — Я и без тебя могла бы сделать с ней все, что угодно… Но тогда она перестала бы быть твоей, — он удивленно приподнимает брови, в который раз потеряв движение моей мысли, и мне приходится разъяснять очевидные вещи. — Она почти потеряла твой запах, но на ней все еще остается кровь. Ты думаешь, это неважно? — возвышаю голос, заметив характерные искорки в его глазах. — Только не для меня. И не нужно так смотреть! Ты сам виноват в том, что мне даже кровь твоя нравится.