Наедине

— Нет. Я пыталась покончить с собой, — не знаю, что за сумасшествие вдруг ударило в мою голову, но свободной ладонью я резко откатываю вверх рукав своей блузки и демонстрирую опешившему Мишке давний шрам, оставшийся от порезов. Стекленеющий взгляд моего спутника выражает мне все без слов, и я, заметив его, поспешно возвращаю рукав обратно.

— Даже так? — в ответ я пожимаю плечами.

Он отрывается от своего места, подходит к балконной двери и, одной рукой обвив за плечо, другой вытаскивает сигарету из моих пальцев. Я смотрю с недоумением, а он наклоняется к моему лицу и целует меня, кончиком языка слизывая с моих губ никотиновый привкус. Закрываю глаза, подаюсь ему навстречу, чувствуя, как меня все сильнее начинает потрясывать от его близости. Мои ладони пробираются вверх по Мишкиной груди, останавливаясь на голом участке кожи, и я легонько царапаю ногтями его плечи. Мне снова хочется забыть обо всем на свете, теснее прижаться к нему, подчиниться силе неведомого притяжения, сопротивляться которому становится все сложнее. Меня больше не отпускает. Это куда эффективнее за раз выкуренной пачки сигарет. Это бьет по мозгам сильнее, чем горсть прописанных мне таблеток, залитых щедрой порцией приготовленного Ником крышесносного коктейля. Я знаю о чем говорю, перепробовав однажды все возможные способы навеки распрощаться и с жизнью, и с помутившимся рассудком. Если б сегодня со мной не было Мишки, я почти наверняка могла бы снова прибегнуть к чему-то подобному, стремясь убежать от всего того, что лавиной обрушилось на меня этой жуткой ночью.

Он едва отстраняется, и я, облизнув чуть припухшую губу кончиком языка, тянусь к своей сигарете, но Миха качает головой, заводит руку за спину. Берет мою ладонь в свою, кое-как задирает рукав и пару секунд внимательно изучает побелевший шрам, красноречивое свидетельство очередной моей позорной слабости. Я неотрывно таращусь в его лицо, не понимая, но очень желая понять, что происходит с ним в этот момент, о чем он сейчас думает и как относится к моим откровениям теперь, когда я сама развеяла в его голове образ загадочной девочки в черной одежде, подменив ее жалкой несостоявшейся самоубийцей. Наверное, только сейчас я как никогда понимаю опасения Никиты, во что бы то ни стало желающего сохранить свой суицидальный опыт в тайне от благополучной красавицы Светы. Мне же, в отличие от моего друга-бармена, хватило ума выложить все самой. Я пристально смотрю на Мишку, с прежней тщетностью пытаясь предугадать его мысли. Вот сейчас до него наконец-то дойдет, с какой законченной идиоткой он связался, и я снова останусь один на один со своим безумием.

Но он все еще держит мою руку, и на его лице невозможно распознать и тени ожидаемой мною брезгливой жалости. Он тянет меня за руку, приближая ее к своему лицу, и почти неощутимо касается губами старых полос от острого лезвия, движение за движением, стежок за стежком. Словно портной, умелыми руками залатывающий дыру в истесавшейся ткани. Вот только даже его поцелуи не в силах стереть постыдных следов моего бессилия.

— Обещай, что больше никогда не сделаешь ничего подобного, — требует Мишка внезапно, подняв глаза к моему лицу, и я с силой зажмуриваю глаза, не веря тому, что он делает.

— Я не могу этого обещать. Жизнь бьет в самый непредсказуемый момент, а у меня больше нет ни желания, ни сил выдерживать ее удары, — одергиваю рукав, но он ловит меня за руку и цедит настойчиво:

— Обещай, — и мне ничего не остается, кроме как несмело кивнуть.

Он немного расслабляется, затягивается моей сигаретой, после чего возвращает ее мне и спрашивает, глядя куда-то за балконную дверь:

— Почему?

— Я… Я не хотела жить.

Он кивает, как будто это что-то само собой разумеющееся.

— Расскажи мне.

Давлю сигарету в дежурной пепельнице, поспешно вытаскиваю из смявшейся пачки новую и наконец-то решаюсь идти до конца. Перемежая слова с вдыханием губительного дыма в свои легкие, рассказываю ему о выпускном, на который мы отправились вместе с Дашкой, о последующей аварии и том, как, придя в себя, я обнаружила свою бывшую одногруппницу без сознания, с безобразной кровавой раной на голове, один вид которой испугал меня почти до потери рассудка. О том, как пыталась выбраться из перевернутой машины, ломая ногти и безжалостно кромсая ладони о битое стекло. О человеке с белым лицом, черными от сурьмы овалами глаз и бездонной алой пропастью на месте рта, почему-то называющем меня Принцессой. Или не меня. Или вовсе какой-то смутный образ, к которому я не имела отношения, но каким-то непостижимым способом оказалась привязанной, не понимая, не принимая, не осознавая ничего вокруг себя.