Начнем сначала

Однажды глухой ночью, подойдя к Андреевой кровати, Славик долго вслушивался в его дыхание, а потом робко и трепетно спросил:

— Тебе плохо, Андрей?

— Нет, — так же шепотом откликнулся Андрей.

— Можно, я посижу на твоей постели?

— Садись.

Славик сел и долго молчал. Потом спросил все так же шепотом:

— Тебе было больно?

— Нет.

— Они звери. Хуже зверей. Как они набросились на тебя.

— И я такой же, — еле внятно выговорил Андрей. И Славик услышал, как бьется у него язык в пересохшем рту.

— Не наговаривай на себя. Ты просто больной. А я оказался неспособным защитить, упустил тебя, отдал этим шакалам. Но ничего! Такое больше не повторится…

— Тебе надо уходить отсюда, Славик, — глухо заговорил Андрей. — К людям идти. К настоящим, нормальным, живым людям. Оклемался, переболел, набрал сил и уходи.

— Нет, — твердо, с каким-то необъяснимым, но приметным вызовом сказал Славик. — Мы уедем отсюда оба. Только вместе с тобой…

— Куда?

— Не знаю куда, — обезоруживающе признался Славик. — Мне все равно. Давай в Москву, или ко мне в Челябинск, или здесь на Севере где-нибудь зацепимся… Главное, чтобы вместе. Слышишь?

— Угу, — сквозь стиснутые зубы промычал Андрей, угадывая пробуждение в себе новых, очень светлых и радужных чувств.

ГЛАВА ВТОРАЯ

1

Где, в каких неземных мирах побывал Бурлак за те несколько десятков минут ледяного жуткого беспамятства? Никто не знал.

Никто.

Это был странный полет меж раскаленных звезд, среди сплетений разноцветных ветвей, корней и листьев каких-то диковинных, бредовых растений. Бурлак цеплялся, больно ударялся, бился о них, но не падал, а все летел и летел, то свертываясь клубком, то свиваясь спиралью, то стремительно и гулко тараня любую твердь, и всюду рядом с ним был бронзовый дог. Он летел, раскинув лапы, оскалив огромную пасть, а его длинный хвост все время извивался, и жесткий холодок его касания долго еще жил на руках и на теле уже очнувшегося, вынырнувшего из небытия Бурлака.

Сперва он увидел свет, мутный и далекий, то пропадающий, то вновь появляющийся.

Потом послышались голоса — неясный, неразборчивый гул, похожий на глухой отдаленный шум ветра в лесу.

«Где это я? Что со мной?» — ворохнулось было в сознании и тут же отлетело прочь. Наплыл сон, подмял, притиснул, отгородил от всего живого. Рассудок противился сну, вырывался, бился, устремляясь к тому неразгоревшемуся свету, к тем глухим, неразличимым голосам — к жизни. И как ни крепки, ни тяжелы были путы граничащего с беспамятством сна, рассудок все-таки их разорвал, и Бурлак снова проснулся и опять увидел серый свет, из которого выплывали непонятные, неоднородные голоса. Там, откуда шел свет и звуки, была жизнь. Бурлак тянулся к ней изо всех сил и наконец прорвался к желаемому и тут же совсем рядом увидел светловолосую зеленоглазую женщину в белом халате, а подле нее Юрника. Тот стоял боком к Бурлаку и что-то говорил другому мужчине. Бурлак его не разглядел, не слышал слов Юрника, хотя и отчетливо видел шевелящийся рот.

«Где я?» — хотел спросить Бурлак. Но губы ему не повиновались, и он не смог выговорить ни слова. «Онемел я, что ли? Или это сон? Сейчас пошевелюсь и проснусь…»

Шевельнулся и в самом деле вынырнул к свету, теперь уж не серому, а яркому, слепящему. Зажмурясь, кашлянул слабо и протяжно, вроде бы простонал, и сразу все повернулись, придвинулись к нему. Бурлак встретился глазами с Юрником, выговорил еле внятно:

— Что происходит? Где я?

— Вам нельзя разговаривать. Молчите, пожалуйста, — умоляюще зашептала женщина в белом халате, испуганно округлив большие и очень яркие зеленые глаза.

— Оставьте, — уже ясно и твердо сказал Бурлак. — Помогите лучше мне подняться.

Две пары дюжих рук подхватили Бурлака, легко приподняли и посадили. Юрник подсунул ему под спину подушку, большую и мягкую. Обессиленно привалясь к ней, Бурлак еле удержал себя в таком положении: опять накатила сонливость. Он силился сказать что-то, но не смог выговорить ни слова. В висках цепами молотила кровь, туманилось сознание, а перед слипающимися глазами горели костры. Много очень ярких костров. Совсем рядом Они не жгли, даже не грели, но слепили.

И снова живые силы взяли верх. Распалась пелена сонливости. И сразу погасли костры, а перед взглядом Бурлака вновь появились те же лица. Перехватив стерегущий взгляд Юрника, Бурлак повторил вопрос:

— Где я?

— На пятьдесят четвертом. В поселке подводников, — торопливо, но четко ответил Юрник.

— Что случилось?

— Прорыв трубы. Самозагорание. Вы поехали на аварию и метель…

— А-а!

Перед глазами встал накрытый бураном зимник, дикая пляска метели, нелепое барахтанье в колышущихся, ползущих, дымящихся сугробах.

— Где Рюрик?

— Погиб в машине, — скорбно и тихо ответил Юрник.

— Замерз?

— Уснул… угорел.

Эта чудовищная весть почему-то не зацепила, не тронула Бурлака. Поймав себя на этом, он вознегодовал, попытался приковать свое внимание к трагическому событию: «Рюрик погиб. Из-за меня погиб…» Но и это не взбудоражило, не взволновало. «Ну, скажи же хоть что-нибудь. Ты жив, а он погиб. Посочувствуй хоть…» Он напрягся и заставил себя выговорить: