Наблюдательный отряд

Вскипятив на спиртовке воду, он приготовил себе кофе, к кофе – малую стопочку коньяка, для сугреву, и вдруг понял, что неплохо бы заодно и поесть. В мешочке за окном была копченая треска, в другом мешочке – хлеб, в масленка на подоконнике – масло, что еще нужно одинокому мужчине средних лет для полного счастья?

Усмехнувшись этой мысли, он тут же все испортил – слово «счастье» потянуло за собой имя «Наташа». Надо же ответить на письмо!

Злясь на себя и на весь белый свет, Лабрюйер достал бумагу и чернильницу, посмотрел, какое перышко вставлено в ручку, понял, что таким погнутым даме писать нельзя – оно даже самый лучший почерк, с правильными нажимами и волосяными линиями, погубит. Он нашел коробочку с новыми перьями, уселся за столом, придумал отличную первую фразу: «Наташенька, я был счастлив получить твое письмо». Без всяких унылых обращений – еще только не хватало начать со слов «Милостивая государыня!».

И тут оказалось, что чернила в чернильнице высохли.

Лабрюйер сделал бутерброды, поел, насладился горячим кофе и хорошим коньяком. Потом он оделся и вышел из дома.

На Гертрудинской была мастерская скорняка Шнеерзона. Старый Абрам Шнеерзон знал о меховых шапках решительно все – Лабрюйер подозревал, что на вопрос, в какой шапке Моисей водил евреев по пустыне, скорняк тут же ответит, изобразив на бумаге каракулевый «пирожок».

– У нас таких не делают, – сказал Шнеерзон, изучив улику. – Хорошая, дорогая вещь. Хотите такую же?

– Нет, я хочу понять, откуда она взялась.

– Неужели на улице нашли?

– На кладбище, – честно ответил Лабрюйер.

– Оставьте мне ее, я посмотрю. Очень, очень хорошая шапка для холодной погоды! Господин Гроссмайстер, вы вернулись в полицию?

– Считайте, что вернулся, – ответил Лабрюйер, не объяснять же старику про наблюдательный отряд.

– Это хорошо, это очень хорошо. Работа в полиции вам подходит.

Лабрюйер усмехнулся – Шнеерзон помнил его молодым и бойким агентом, который как-то чуть не двое суток просидел в мастерской у витрины, наблюдая на дверьми пятиэтажного дома напротив. Тогда скорняк, заинтересовавшись, подкармливал его, приносил домашние пирожки и чай.

Внук Шнеерзона сбегал за орманом, и Лабрюйер поехал на Конюшенную к Панкратову.

Тот, как оказалось, переселился из своей квартирки в комнату, оставленную изобретателем. Там окно было расположено удачнее – чтобы обозревать всю улицу.

– И самовар мой тут, могу хорошим чаем напоить, – похвастался Панкратов.

– Что, нет охотников эту комнатушку снять?

– Она мне пока что самому нужна.

– Ставь самовар, Кузьмич, а я пока свои похождения расскажу. Помнишь Ротмана?

– Как не помнить! Неужто помер?

– Хуже того – жив, но такой жизни врагу не пожелаешь.

Узнав, в каком состоянии Лабрюйер обнаружил старика, Панкратов даже затосковал.

– Надо ж! Есть Бог на небесах – по делам вору и мука, а все ж жалко дурака. Погодите, Александр Иваныч, я на стол, как полагается, накрою, у меня тут столько всякой дребедени…

– «Рижский вестник» читаешь?

– Да почитываю, слежу за делом Раутенфельда, любопытно – точно ли спятил или прикидывается… – Панкратов сгреб со стола стопку газет и с удивлением уставился на то, что обнаружилось под ними.

– Надо ж, а я и вовсе забыл. Чудак-то мой за чертежом не вернулся, – сказал Кузьмич. – Трудился над ним, трудился – и даже не вспомнил. А ведь картина, художество!

Чертеж странного аппарата, то ли аэроплана, то ли лодки, был выполнен отменно.

– Странно, что не пришел.

– Вот и я о том же.

– Дай-ка ты мне этот шедевр, – вдруг попросил Лабрюйер. – Покажу его кое-кому.

Потом он и сам не мог понять, какого беса вздумал, будто Енисееву, успешно притворявшемуся чертежником, будет интересен невозможный летательный аппарат.

– Да забирайте, мне эта механика ни к чему. Дайте-ка я в газетку заверну.

За чаем они потолковали о двух убийствах в Агенсберге.

– О том, что я ищу Груньку-проныру, точно знала Нюшка-селедка, – сказал Лабрюйер. – Но вот что любопытно – если Нюшка-селедка знала, кому рассказать о моем розыске, то отчего же она служит судомойкой? Отчего не выпросит у того человека хоть немного денег, чтобы жить получше?

– Так, может, потому и жива, что денег не просит.

– А предупредила ради христианской любви к ближнему?

– За такое грех не попросить.

– Надо бы эту Нюшку-селедку допросить, да построже.

– Она всякие виды видывала, не проболтается.

– А сколько ей, как ты думаешь, лет?

– За сорок, поди.

– В такие годы бабы еще любовников заводят…

– Вот про это нужно Андрея спрашивать. Он запросто узнает. Да кому она нужна, беззубая?

– Коту, может?

«Котами» звали молодых парней, бывших на содержании у пожилых проституток. Нюшка-селедка вполне могла тратить заработанные деньги на небрезгливого парнишку из Московского форштадта.

– Боязно тебя туда посылать, Кузьмич. Я поговорю в управлении. Может, порекомендуют подходящего агента.

– А я сам порекомендую. Сенька Мякишев, он за два дома от меня поселился. Парнишка из провинции, страх как хочет служить в полиции. Он бы за небольшие деньги походил, поузнавал.

– Хм… Договаривайся!

Глава пятая