Наблюдательный отряд

Старый агент не ответил. Тогда Лабрюйер перекрестился и, сильно пригибаясь, заскользил по опасному отрезку пути с максимальной скоростью, на какую только был способен. Он одолел этот отрезок и скрылся в леске. Выстрела не было.

Лабрюйер усмехнулся – победа, маленькая, но такая необходимая сейчас победа! Он не бежал – его несло через лес на помощь Хорю. И снова Божья милость была с ним – он не вылетел на дорогу перед синей автомобильной мордой, когда брошенная Хорем граната уже была в воздухе.

Она взорвалась не под капотом автомобиля, а в полутора аршинах перед ним. Хорь рассчитал отлично – эта граната давала множество осколков, которыми посекло шины. Автомобиль прополз по инерции сажени четыре и встал.

– Руки вверх – и выходите! – крикнул Хорь.

Из автомобиля выстрелили. В свете автомобильных фар было видно, кто стрелок: тот здоровенный детина, с которым сцепился Хорь, выслеживая госпожу Лемберг. Этого Лабрюйер и ожидал. Следовало убрать детину, пока он не догадался выключить фары. Лабрюйер выстрелил и попал водителю «Руссо-Балта» в правую руку. Это был удачный выстрел – он не задел сидевшую рядом с детиной госпожу Лисовскую.

– Амелия Гольдштейн! Выходите! Руки вверх – и выходите! – приказал Лабрюйер. – Анна Григорьевна, руки вверх – и выходите!

Он не мог понять, подобрал ли синий «Руссо-Балт» Лемана, или у старика хватило ума бежать прочь куда глаза глядят.

Амелия Гольдштейн держала наготове оружие – маленький шестизарядный дамский браунинг. Она вскинула руку, целясь, и Лабрюйер наконец-то увидел вблизи ее лицо.

Она оказалась красивее, чем на фотографических карточках. Но когда она прищурилась перед тем, как нажать на спуск, Лабрюйеру сделалось страшно – женщина, что пришла отомстить, сама была опытной и хладнокровной убийцей. Он понял это сразу – уж чего-чего, а убийц он навидался. Недаром она придумала для старого Рейтерна такую смерть.

Два выстрела громыхнули разом – и обе пули не достигли цели. Лабрюйер успел встать за дерево, Амелия Гольдштейн – кинуться на пол автомобиля.

Было не до размышлений – что сделало из милой девушки, получившей прекрасной воспитание и жившей в почтенном семействе, убийцу. Следовало взять ее живой.

Раненый шофер отворил левой рукой дверцу и соскочил туда, где его не могли достать пули Лабрюйера. Два выстрела были напрасны. Амелия Гольдштейн чуть ли не кувырком последовала за ним. Теперь вся надежда была на Хоря, засевшего в укрытии по другую сторону дороги.

Хорь выстрелил дважды – как Лабрюйер и полагал, в шофера. Казалось бы, главный боец выведен из строя. Но тут на заднем сиденье началась возня, что-то возникло рядом с Урманцевой, взметнулось ввысь – и исчезло. Хорь выстрелил и промахнулся.

– Он сзади, за авто! – крикнул Хорь. – Достань его!

Лабрюйер понял – это тот, кого в Риге знали под фамилией Петерсон.

Он проскользнул за деревьями, чтобы выполнить приказ. И тут раздался треск мотоцикла. Какой-то бешеный мотоциклист несся от Штинтзее к переезду. Лабрюйер даже съежился – вот сейчас он как врежется в «Руссо-Балт»!

Но мотоцикл остановился. На нем удивительным образом уместились трое крупных мужчин. Водитель сразу выключил фару. Но света от фар «Руссо-Балта» хватило, чтобы Лабрюйер узнал их – за рулем был Теодор Рейтерн, сзади матросики Франк и Герц.

Что означало их появление – понять было мудрено. Рейтерну-младшему следовало сейчас спать у себя дома, на углу Мариинской и Малой Невской.

Раздался выстрел. Это не мог стрелять Хорь – он еще не видел Рейтерна с матросиками, значит – Амелия Гольдштейн. Теодор Рейтерн тоже выстрелил. Видимо, не попал.

Лабрюйер знал: агентессу Эвиденцбюро следует брать живой. А Теодор Рейтерн особой ценности для наблюдательного отряда не представляет – и для него же лучше всего было бы погибнуть в перестрелке, а не сесть с позором на скамью подсудимых. Лабрюйер выстрелил – и выдал себя.

Тот из матросов, что выше и крупнее (Лабрюйер вспомнил – по описаниям высоким был Герц), кинулся к нему, выхватывая нож. Лабрюйер нажал на спуск. Но выстрела не получилось – он расстрелял весь барабан.

У него был полный карман патронов – только времени заряжать не было. Лабрюйер успел лишь выхватить финку. А у Герца был не нож – целый тесак.

Они схватились бороться.

Возле автомобиля шел настоящий бой, пальба из нескольких стволов. Кто против кого – понять было уже невозможно.

Лабрюйер сопротивлялся отчаянно. Драться ногами он не мог – скинуть с левой ноги лыжу удалось, но крепление на правой сидело, как приклеенное. Был миг, когда он оказался сверху, потом Герц опять подмял его, и острие ножа нависло над плечом Лабрюйера. Матрос норовил всей немалой тяжестью навалиться на нож, когда совпадут острие и шея противника. Оставалось с четверть вершка, когда раздался выстрел, и на лицо Лабрюйеру, прямо в глаза, брызнула кровь.

Он спихнул с себя тело и сел, протирая глаза.

Вдруг совсем рядом скрипнули полозья лыж. Лабрюйер, с закрытыми глазами, выдернул из ножен штык-нож.

И услышал знакомый голос:

– Ну вот… Видишь? Я научилась стрелять.