Наблюдательный отряд

Он затряс головой – такого быть не могло. И, опять с силой потерев кулаком глаза, открыл их.

Наташа, в мужском полушубке и теплых шароварах, заправленных в высокие ботинки, стояла перед ним, опустив револьвер. В левой руке у нее были две лыжные палки.

– Куница, сюда!

Это кричал Хорь.

Наташа оттолкнулась и понеслась на зов.

Лабрюйер встал, очень плохо соображая. Вдруг его в жар бросило при мысли, что Наташа могла промахнуться. И вдруг стало безумно стыдно – он ведь так и не ответил ни на одно письмо! Все прочее вмиг потеряло значение – нужно было оправдаться.

– Леопард! Мотоцикл! – крикнул из-за автомобиля Енисеев.

Мотоцикл лежал на боку, Лабрюйер кинулся к нему, но существо, похожее на верткую черную обезьяну, успело первым. Как-то разом оно подняло мотоцикл и оказалось в седле. Лабрюйер схватил двумя руками эту обезьяну за плечо и рукав, чтобы крутануть вокруг себя и опрокинуть. Но обезьяна непостижимым образом вывернулась и нанесла Лабрюйеру удар раскрытой ладонью снизу в подбородок. Он поневоле сел в снег.

Мотоцикл затарахтел и унесся.

– Черт бы тебя побрал… – пробормотал Лабрюйер, ощупывая подбородок.

– Куница, Барсук, Росомаха, лесом – наперехват! К Мюллеру гоните! – кричал незримый Хорь.

Трое лыжников мелькнули и скрылись в лесу. Пальба кончилась, судя по этому уже не было нужды прятаться, и Лабрюйер достал фонарик.

– Сюда, Леопард! – позвал Хорь.

Он стоял перед синим «Руссо-Балтом», расставив ноги, в каждой руке – по револьверу.

Перед ним, шагах в десяти от него, сидела на снегу, подняв руки, Амелия Гольдштейн – за телом своего убитого шофера. Рядом лежал раненый Теодор Рейтерн.

– Надень им браслеты, – велел Хорь. – Чертов Петерсон! Я сам неплохо владею саватом, но этот – просто черт! Нога у него выше головы задирается, верхние удары – мне такие и не снились.

– Как мы их отсюда будем забирать? – спросил Лабрюйер, застегнув обе пары наручников.

– Мюллер должен приехать. Посмотри-ка, что там с Рейтерном.

Рейтерн был ранен в плечо и в грудь.

– Вы за это ответите, – сказал он Лабрюйеру.

– Спросите лучше, где ваш папенька, – буркнул Лабрюйер.

– Меня вызвала сестра… она к соседям побежала, у них телефонный аппарат… сказала – грабители в доме… а это – вы…

– Агент осведомительного агентства, к вашим услугам, – ответил Лабрюйер. – Сестру бы в ваши пакости не впутывали.

– Хоть одну вашу на тот свет отправил…

На снегу вверх лицом лежала Анна Григорьевна Урманцева. Седой парик слетел с нее, темные волосы разметались, но ей было уже все равно, что подумают люди. Поперек ее тела лежало другое – Лабрюйер видел профиль повернутой влево головы и седоватую «шкиперскую» бородку.

– Она, нанявшись учить Ангелику музыке, проникла в дом и потом открыла двери госпоже Гольдштейн? – спросил Лабрюйер. – А ваших громил, видно, где-то заперла?

– Дурацкие вопросы, – ответил Рейтерн.

– Оставь его, – сказал Хорь. – И не шевели. Мы должны довезти его живым.

Амелия Гольдштейн молчала.

– Встаньте, – велел ей Лабрюйер. – Замерзнете на снегу. Где Вильгельмина?

Ответа не было.

– Вы узнали от Урманцевой, что она подружилась с одним из наших, и испугались, что она случайно вас выдаст? Но что вас с ней объединяло? Ну? Говорите!

– Она внучка старого Лемана, – неохотно ответила Амелия Гольдштейн.

Ждать Мюллера пришлось долго. Лабрюйер успел кое-как перебинтовать Рейтерна-младшего, который потерял много крови и был совсем уж плох. Наконец автомобиль прибыл. В автомобиле был только Сенька Мякишев.

– Ушел лесом, – не дожидаясь вопроса, сказал Мюллер. – Они – за ним, а я куда – на четырех колесах? Застрял бы – и автомобиль погубил! Теперь куда?

– Сперва в больницу на Рыцарской, потом – в полицейское управление, – велел Хорь.

– Поймали жуликов? – радостно спросил Сенька.

– Как видишь. Помоги занести в автомобиль этого господина, видишь – ранен.

В полицейском управлении Хорь и Лабрюйер немедленно допросили Шмидта и Розенцвайга, которых полицейские буквально вынули из постели. Шмидт признался сразу, Розенцвайг не понимал, в чем дело: он всего лишь давал бывшим однокашникам покататься то на яхте, то на автомобиле. И Франка с Герцем он считал милейшими людьми, и Теодора Рейтерна – чистым ангелом. Не забыли и срочно командировать к Рейтерну в палату старого опытного агента – для этой надобности срочно послали за Панкратовым.

– Может статься, к вам сюда придет Петер Леман, – сказал Лабрюйер Горнфельду. – Его нужно принять как можно любезнее, чтобы наконец рассказал все, что знает о старом Рейтерне и его сыночке. Пусть объяснит, что именно он видел и как погиб его напарник Митин. Про Амалию Гольдштейн он тоже немало знает.

Бывшая гувернантка наотрез отказалась говорить. Ей дали возможность помолчать – настоящие допросы еще только предстояли.

Перед уходом Лабрюйер решил сделать доброе дело. Он недолюбливал Горнфельда, но хотел избавить сыскную полицию от нераскрытого убийства.

– Слушайте, Горнфельд, внимательно. Я знаю, кто убил того мужчину в меблированных комнатах на Выгонной дамбе. Я знаю его имя и прочие подробности. Сегодня не до того, а дня через два приду и все расскажу.