На самых дальних...

— Заварушкин, ты бессердечный человек. Я не видел жену почти год, а ты надругался над моим телом!

— Боря, друг, у тебя классическая прободная язва и дикая везучесть. Еще бы час, каких-то шестьдесят минут, и ни один в мире доктор, даже я, Валера Заварушкин, ничего уже не смог бы сделать для твоей божественной женщины. Так что живи и радуйся!

— Самодовольный тип!

Земцев шагал к пирсу и думал: «До чего может быть слепа и эгоистична любовь! Борька — хороший, добрый парень, Татьяна — славная девчонка. Отличная пара! Дышать друг без друга не могут. А живут врозь. Он — здесь, на Курилах, она — в Москве, у родителей. Ну не парадокс?»

Высокая сутуловатая фигура Земцева в кожаной штормовке на фоне проснувшегося от двухнедельной спячки, взбудораженного, залитого солнцем поселка казалась отрешенной. Он старательно обходил лужи на дороге, кому-то молча кивал в ответ на приветствия и никак не реагировал на заигрывания бойких красоток, то и дело попадавшихся навстречу: с комбината возвращалась ночная смена резалок. А счастлив ли он со своей Ниной? Земцев даже приостановился от неожиданности, он впервые задавал себе этот, казалось бы, такой естественный вопрос.

Женился он поздно, в ту самую пору, после которой иные уже навсегда остаются холостяками. Приехал он как-то в отпуск в родной Бердичев. Друзья затащили его на танцы, и он увидел ее — девчонку с косичками. Они были знакомы неделю. Она училась тогда в десятом классе и готовилась к выпускным экзаменам… Через год они поженились. С тех пор она с ним всюду, куда забрасывала его армейская служба. И ни слова жалобы, сетований, досады. А ведь она молодая женщина, еще хороша собой, закончила институт (как и он, заочно), ей бы жить в большом городе, учить детишек, ходить в театр… Земцев вздохнул и прибавил шагу. И все-таки худо-бедно, а живут они вместе. Не то что Борис со своей Татьяной. И Дим Димыч у них родился здесь, на Курилах. И Нина на материк, к родителям, не уехала, хоть и нелегко здесь с малышом… Конечно, он, Земцев, не любитель совать нос в чужие дела, но что-то у Бориса с Татьяной не так. Какая-то чудовищная несправедливость, которую они сами по нелепости сотворили — и теперь маются оба и страдают, а поправить почему-то ничего не могут.

Земцев помнит их появление на острове, их трогательную, по-детски наивную привязанность друг к другу. Глядя на них, Нина радовалась: «Соседи у нас, Дим, мировые — два голубка». И вправду, они тогда просто светились от счастья, друг без друга не могли и минуты прожить. А если Борис в море уходил, Татьяна места себе не находила, на пирсе маялась. Нине силой приходилось уводить ее с берега.

Но недолгим было их счастье. Таня стала часто прихварывать: климат ей местный не подошел. Борис, бедняга, извелся весь, из рук у него все валилось. Каждую свободную минуту — днем, ночью ли — у ее кровати просиживал. Почернел, исхудал, изнервничался. А успокоился лишь тогда, когда отправил свою Татьяну в Москву, к родителям. С тех пор она бывала здесь, на острове, только наездами. И то короткими. Борис боялся за ее здоровье и спешил отправить на материк. Так вот и живут: она рвется сюда, к нему, а он, зажав чувства в кулак и проклиная свой холостяцкий быт, упорно ей внушает: «Тебе сюда нельзя, этот климат не для тебя…» И вот финал. Эх, ребята, ребята!.. «Нет, если я решительно не поговорю с Борькой и Татьяной в этот раз, то я Борьке не друг…»

Кто-то его окликнул. Это был парторг рыбокомбината Иван Иванович Слита.

— Дмитрий Алексеевич, здорово, говорю! Что там у Дымова, неприятности?

— Неприятности скорее у меня. — Земцев пожал огромную, как лопата, руку парторга.

— А что он как скаженный геть из бухты посреди ночи, точно корова языком слизнула?

Слита и Дымов были большие приятели, вместе кончали мореходку, вместе плавали капитанами, вместе их захватила война. Высаживались десантом здесь вот, на Курилах. Потом Слита тяжело болел, пришлось списаться на берег, но на пенсию не пожелал уйти старый морской волк. Его опыт и хозяйский глаз пригодились на рыбокомбинате.

«Как ему объяснить?» — подумал Земцев. Он знал, что неприятности Дымова — это неприятности Слиты, и наоборот. А у Слиты больное сердце.

— Олег Александрович ушел искать порядки японца.

— А почему не Ковалев? — Слиту трудно было провести. Он знал тут все тонкости. — Пограничникам положено порядки искать, Дмитрий Алексеевич. Ты мне зубы не заговаривай! Что, дров наломал Олег?

— Малость наломал.

— Я так и знал! — хлопнул себя по боку Слита. — Старый дурень, голова уже сплошь седая, а ума не нажил!

— Да вы не расстраивайтесь. Ничего страшного. Дело поправимое, — соврал Земцев.

— Поправимое? — Слита пристально поглядел на Земцева. — Ну так пусть он сам и поправляет его. И пока не поправит, в бухту носа не кажет. Не пущу! Так ему и передай. На пушечный выстрел не пущу!

«Вот это дружба!» — подумал Земцев, прыгая в свою шхунишку.