На пути в Халеб

Денег не было, время поджимало, и Камин решил обратиться к лидеру еврейской общины Марселя Пьеру Лассари и попросить ссуду. Он прибыл в Марсель. Лассари согласился ссудить деньги, но попросил двухнедельной отсрочки, чтобы собрать их, — сумма была внушительная: триста тысяч фунтов стерлингов. Камин расписался на договоре, и было решено, что Исмар Леви тоже поставит на нем свою подпись уже при получении денег. По истечении восьми дней Лассари вызвал Исмара Леви и, в обмен на подпись, вручил ему сумму полностью. Прошло еще четыре дня, прежде чем Камин выбрал время поинтересоваться судьбой судна. Марсельское агентство не отвечало. Хотя поверить в случившееся было трудно, Камину пришлось признать, что Исмар Леви исчез, а вместе с ним исчезли и деньги.

Насколько это исчезновение казалось неожиданным и повергло всех в изумление, можно судить по тому, как велись поиски. Все были убеждены, что с Леви произошло что-то неладное, что его свалила болезнь или он по недоразумению был арестован. Тщательно обследовали все больницы, полицейские участки и тюрьмы, что по тем временам отнюдь не было пустячным делом. Никому и в голову не приходило, что эмиссар подполья может вот так запросто пропасть, да еще с такими деньгами. Но Исмара Леви обнаружить не удалось. В конце концов решено было не разглашать эту историю, а Лассари согласился на длительную рассрочку возвратных платежей.

Таинственность, которой облекли дело, имела одно непредвиденное следствие. Договор о возврате ссуды был составлен неправильно, и после смерти Лассари, то есть летом 1951 года, проверявший его счета бухгалтер указал на несоблюдение условий. Но дело приняло совсем уж скверный оборот, когда выяснилось, что на листе договора стоит подпись одного лишь Камина, а подписи Исмара Леви нет и в помине.

Причастные к тому люди ни в чем Камина не подозревали, но сам он истолковал их удивление и вопросы иначе. Уже одно то, что Исмару Леви удалось каким-то образом — то ли с помощью особых, исчезающих со временем чернил, то ли путем подмены бланка — бросить на него тень подозрения, терзало Камина денно и нощно. Тщетно пытался он вспомнить свои разговоры с Леви, которого и видел-то всего трижды, в надежде отыскать малейший намек на его намерения. Он без устали строчил какие-то письма, всячески оправдываясь перед лицом возможных обвинителей, и, не желая успокоиться, обижался и на молчание товарищей, и на их подбадривание и все настойчивей требовал суда, чтобы вернуть себе честное имя.

Молодой офицер тель-авивской полиции Аарон Ной приступил к расследованию, однако, поскольку все договоренности в подобных делах основывались на устном соглашении и взаимном доверии, у него не было возможности достоверно представить события. Нельзя было доказать, что Исмар Леви приходил с Камином к Лассари, не было никаких следов чернил на листе договора, и с тех пор, как Леви словно в воду канул, никто о нем не слыхал. Опросив множество людей, причем иные оказались весьма странными, полицейский офицер все же смог восстановить большую часть того, что делали в те судьбоносные дни Камин и Леви, однако судебный процесс начался прежде, чем он успел довести расследование до конца.

Мрачный и молчаливый, выслушал Камин обвинительный акт, подачи которого столь неукоснительно добивался. Исход процесса был ясен заранее. Все были уверены в его невиновности, и даже самый строгий судья признал бы его абсолютную непричастность к пропаже, но после двухдневных слушаний, ночью, Камин попытался покончить с собой. Он где-то раздобыл опасную бритву и перерезал вены на правой руке. Происшествие вовремя открылось, однако заседание суда отложили на неопределенный срок.

В тот же вечер к Ною домой явился посетитель и с порога заявил, что у него есть информация, способная пролить свет на дело Камина и Исмара Леви.

Незнакомец был худощав. Веснушчатое лицо, взъерошенные волосы. Светлые прозрачные глаза смотрели на Ноя преданно и наивно. Тихим голосом он отрекомендовался как двоюродный брат Исмара Леви, Ханан.

— Мне неприятно вспоминать об этом, — признался он.-У вас найдется что-нибудь выпить?

— Бренди, подарок к осенним праздникам, — пояснил Ной и достал из буфета бутылку в шуршащей бумаге.

— А вы разве не выпьете со мной?

— Я запишу ваши показания. Будет лучше, если это сделаю я, ведь так? — ответил Ной.

Рассказ был такой.