На последнем рубеже

«Я верю в тебя, Алексей». Всю свою жизнь я так не разу и не дождался этих слов от своих родных. Седьмой по счёту в семье ребёнок, родившийся недоношенным, маленький и болезненный с детства, я действительно не подавал каких-либо особых надежд родителям, а сверстники зачастую вытирали об меня ноги. Если была нужна жертва, не способная дать сдачи, искали Смирнова. Отец и мать, чудом сводившие концы с концами в условиях голодающей деревни, просто не могли серьёзно заняться моим воспитанием, научить защищать себя, давать сдачи.

В итоге я никогда в себя не верил, никогда. Потому что никто вокруг не верил… Кроме технически грамотного лейтенанта, искренне желающего сделать из меня настоящего бойца.

Так что теперь, зло сузив глаза, я выцеливаю вспышки вражеских пулемётов да жду команды ротного. Той самой, что пошлёт нас вперёд, на лёд — под вражеские пули и мины…

— «Порт-артуровки» катят!

Так называют свои орудия сами артиллеристы из 326-го. Ещё одна дань памяти русско-японской… Ничего, что старые, пушкари содят из них крепко.

Между тем, немцы также засекают подход нашей артиллерии. В начале на орудийные расчёты начинают сыпаться мины батальонных «самоваров» (калибр 80 мм). Я уже отметил, что их не так много, к тому же точность на большой дистанции посредственная.

Однако лёгкие мины лишь обозначают цель: по нашим позициям открывает огонь немецкая гаубичная артиллерия. Выглядит это так: дикий вой тяжёлого летящего снаряда, чудовищный грохот, от которого закладывает уши, а затем тебя подбрасывает над землёй где-то на 10 сантиметров. И так после каждого снаряда…

На моих глазах точно накрывает одно из наших орудий. Уцелело только оторванное деревянное колесо, отброшенное в сторону взрывной волной; от расчёта остались лишь куски мяса в изорванных тряпках. Есть потери и среди пехоты.

…Немцы раздавили бы полк и батареи поддержки ударами тяжёлой артиллерии, но через наши головы в сторону врага полетели уже свои, советские «чемоданы».

Я как-то раз поинтересовался у обедавших рядом артиллеристов, какой калибр в гаубичном дивизионе. Оказалось — 152 мм, Д-20. Это против 105 у большинства немецких дивизионных орудий. Так-то.

Нащупали наши пушкари противника или нет, но обстрел с вражеской стороны прекратился. Уцелевшие под огнём артиллеристы выкатили свои «порт-артуровки» на прямую наводку и открыли огонь по всполохам пулемётов и лёгкий орудий на соседнем берегу. Вскоре к ним присоединились немногочисленные батальонные миномёты и уцелевшие в боях станковые «максимы». Последние ударили особенно эффективно — благодаря водяному охлаждению и тяжёлым станкам, пулемёты открыли довольно точный, а главное, практически непрерывный огонь по врагу.

Ну, вроде как всё… На высоком берегу Сосны один за одним замолкают вражеские огневые точки. Кажется, пора.

— Рота!!! За Родину! ЗА СТАЛИНА!!! УРРА-А-А-А!!!

Подхватив общий яростно-безумный крик, я бросаюсь вперёд в первых рядах атакующей цепи…

Лёгкие миномёты и скрытые пулемёты ударили, как только мы уже миновали полреки. Господи, как их много… Бьют и спереди, и с обоих боков, ровными трассами словно косой высекая бегущих впереди бойцов. Одновременно на лёд обрушиваются десятки лёгких мин, взрывающихся лишь касаясь поверхности замёрзшей реки.

Где паше прикрытие?!

За спиной вновь слышатся тяжёлые разрывы гаубичных снарядов, на позициях же пулемётчиков заплясали фонтаны разрывов средних мин, ударивших на этот раз значительно точнее.

Ловушка…

Рядом падают то один, то другой боец, пробитые осколками и пулями. Но я продолжаю бежать вперёд, держась за Сашкиной спин…