На палачах крови нет. Типы и нравы Ленинградского НКВД

Издалека, как видно, начал раскрутку дела Мигберт – сперва Яшкиного задушевного приятеля притянул: тот одно время после Ленинградского УНКВД зверствовал в Угличском концлагере, а напоследок управлял при Кагановиче трестом в оборонной промышленности. Изобличенный харитоновской жалобой и прочими многочисленными свидетельствами, Арон-солдат, как кликали за глаза Молочникова, быстренько «раскололся». По его словам, шибко вредительствовали они с Яшкой в Питере: вместо того, чтобы беспощадно бороться с политически неблагонадежными элементами, укрывали таковых от карающего меча НКВД.

К этой несусветной околесице Лев Григорьевич Миронов присоединился: бог весть чего нарассказал и про несчастного племянника, свихнувшегося на мировой революции, и про Яшкиного брата, буржуйски прогуливавшегося по Манхэттену, и про самого Яшку.

Ай да Мигберт! Уж как хотел наш герой в люди выбиться, до власти большой дорваться, вот и потрафил ему – записал в одну заговорщицкую организацию с сильными мира сего: Рыковым, Бухариным, Ягодой, Тухачевским, Антоновым-Овсеенко… И поехал опасный государственный преступник на Левашовскую пустошь – туда, где косточки им загубленных умельцев и мастеровых тлели.

Список источников

1. Автобиография, датированная 10.04.1924 г. (архивное личное дело Ржавского Я.П. № 1342).

2. Показания Миронова Л.Г. от 10.07.1937 г. (следственное дело на Ржавского Я.П. и Молочникова А.Л. № 24899).

3. Показания Миронова Л.Г. от 29.06.1937 г. (там же).

4. Заявление Галацана А. от 13.02.1939 г. (архивное следственное дело на Георгиева П.К. № 23796).

5. Заявление Харитонова Г.В. (архивное следственное дело на Ржавского Я.П. и Молочникова А.Л. № 24899).

Гешефтмахер

Орлами, мстители, летите,
Неся на перьях стрел звезду,
Стальными крыльями метите
Златопогонную орду.

Михаил Герасимов, 1920 г.

Кони ржали за Сулою – неслись на лихих скакунах деникинские кавалеристы, врывались в Ромны, шашками рубали убегающих комиссаров. Бравый полковник, меряя шагами залу, отдавал приказ по-суворовски четко и твердо:

– Первое. Опять жиды помогали красным, поймаю – повешу. Второе. Оружие, упряжь, лошадей и имущество, брошенное большевиками, – немедленно доставить в штаб полка. За утайку взгрею. Третье. Оставшимся красноармейцам явиться ко мне. Наказания не будет. Четвертое. Магазины открыть немедленно.

Торговцы не смели ослушаться: боялись погромов. Исаак Глейзер, владелец обувной лавки с Коржевской улицы, смотрел на проходящих мимо деникинцев и истово молился. Особливо опасался за своего семнадцатилетнего сына, выпускника Ромейской гимназии: ведь «не было дня без убийств и грабежей» [1]. А Мирон, наблюдая издевательства, грезил о далекой Палестине, вдохновлялся сионистскими речами Жаботинского и талдычил Пятикнижие.

Как только красные отбили Ромны, Мирон Глейзер сразу же записался в Чрезвычайку: про свои юношеские грезы забыл, ибо «все это было крайне туманно и суждения о сионизме оправдывались воображениями заманчивой поездки в Палестину» [1]. Так: от грез мало толку, а наш гимназист по характеру был гешефтмахером – у него в роду не случайно одни барышники водились. Отец, к месту сказать, исповедовал иудаизм, сочетая его с железной хваткой и торгашеской бессовестностью. Не знаю, делил ли юный Глейзер окружающих на людей и нелюдей, но то, что считал себя чуть ли не пупом земли, – это точно.

Чекист Мирон Мигберт (Глейзер). Фотография 1930-х годов

Да вот беда: в Ромейской Чека его таковым, видимо, не считали, держали на побегушках. Посему отправился Мирон на фронт добровольцем, но, естественно, до него не доехал: по пути «был задержан» Полтавским губкомом партии и направлен в Военно-политическую школу. Пока дрались красные и белые, слушал лекции и, как писал позднее в автобиографии, «идейно перерождался» из сиониста в коммуниста.

К лету 1920 года окончательно прозрел, получил желанный партбилет и строгий приказ: немедленно следовать к месту службы – в Особый отдел 13-й армии. Уезжал из Полтавы бывший курсант Глейзер, а на Юго-Западный фронт прибыл молодой чекист Мигберт: в дороге подумал, что не худо бы сменить фамилию «ради конспирации». И сделал это не напрасно: ходить в атаки ему не пришлось, зато не раз допрашивал с пристрасткой золотопогонных пленников.

Когда же кавалерийский корпус перебрасывался из Мелитополя под Гомель для разгрома белополяков, решил Мигберт судьбу дважды не испытывать: во время переправы через Днепр заболел и остался на излечение в Александровске. Тут его из Чека уволили да из партии исключили, несмотря на то что изворачивался как мог: я совершенно больной, мой бедный папа на днях скончался и т. п. Исаак Глейзер действительно отошел в лучший мир, но спустя два года.