На мохнатой спине (журнальный вариант)

—Какие тут могут быть мнения, товарищ Сталин?—проговорил он.—Армия в полной боевой. Готова выполнить любой приказ.

—Например?—с хищной мягкостью уточнил Коба.

—Ну...—Клим растерялся на миг, но тут же ему показалось, что он понял, где ловушка, и сразу постарался вырулить от нее подальше.—Товарищ Сталин, подменять собой политическое руководство никогда не пытался и в мыслях такого не держу.

—Понятно,—сказал Коба после долгой паузы, за время которой он словно бы успел мысленно прощупать этот незамысловатый ответ со всех сторон.—Анастас?

Тот, словно то ли сдаваясь, то ли отгораживаясь, поднял на уровень груди обе настежь открытые ладони с растопыренными пальцами.

—Насколько я понимаю, к торговле данный вопрос не относится.

—Политика—та же торговля,—резко сказал Коба.—Ты мне, я тебе... И проценты.

Анастас опустил руки, вовремя сообразив, что избрал не вполне правильную тактику.

—Что касается торговли, могу сказать, что в последние недели с германской стороны идут такие авансы, будто они нам золотые горы предложить готовы. Но кто же верит нацистам?

—Вот так же,—задумчиво сказал Слава,—и Чемберлен, наверное, когда ему Галифакс рассказывает о наших предложениях, сидит и думает: ну кто же верит большевикам?

—А Чемберлену-то кто поверит?—резонно ответил, останавливаясь у окна, вопросом на вопрос Коба.

И то правда. После всего, что британцы наворотили за последний год... Предали и продали всех, кто им доверялся. Но все равно—белые и пушистые, символ демократии, средоточие миролюбия и прогресса. Опостылели, честно говоря. Хоть стелись перед ними, хоть пляши краковяк—только задницу почешут и опять расползутся по своим Гемпширам, Стаффордширам и прочим ширам. Хоббиты хреновы.

И при этом разумной альтернативы все едино—нет. Вот же ситуация патовая: и вброд нельзя, и вплавь невозможно.

—Вячеслав Михайлович?—подчеркнуто с отчеством обратился к Славе Коба.

—Ну не хотят они нас,—ответил тот угрюмо.—Насильно мил не будешь. Даже девку, которая не хочет, и то уломать можно. А вот премьера или президента великой державы—нипочем.

—А мы им не себя предлагаем,—возразил Коба, пыхнул трубкой и, повернувшись на каблуках, опять пошел к нам. Налево—сказку говорит....—Мы им их же собственную безопасность предлагаем.

—Видать, у них о собственной безопасности иные представления,—пробормотал Слава.

—Мне ли не знать,—уронил Коба.—Но предлагать надо уметь,—и он перевел взгляд на Анастаса. Тот сразу подобрался.—Потому я и говорю: торговля. Когда-нибудь мы научимся рекламировать свои товары? Хотя бы политические?

Слава упрямо набычился.

—Мне вот Шуленбург уже который раз рекламирует их товары,—сказал он.—Прямо вот так они теперь и формулируют: в лавке рейха для советских потребителей найдутся любые товары: от войны до сотрудничества. А у меня от подобных речей уши вянут.

Коба пыхнул трубкой.

—Мы—большевики,—сказал он веско,—и нам эта терминология, разумеется, чужда и отвратительна. Но при переговорах с капиталистическими партнерами мы обязаны для пользы дела говорить с ними на доступном им языке.

Бедный Литвинов так и стоял молча, между столом и дверью, и хоть и не тянулся по стойке «смирно»—это было бы уж слишком, однако не решался даже вытереть пот с искрящегося, нездорово желтого лба. И слушал беседу так, словно все это его уже не трогало и он не имел к процессу выработки решений ни малейшего касательства.

Коба вопросительно посмотрел на меня.

—Уважаемый Максим Максимович убедительно показал, что шансы на достижение взаимопонимания с великими державами по-прежнему ничтожны,—сказал я.—Но разумной альтернативы попыткам найти такое взаимопонимание я не вижу. В конце концов, Гитлер уже прет напролом. У него, похоже, все тормоза сорвало от безнаказанности. И это работает нам на руку. Это все-таки может постепенно заставить демократии отказаться от пассивности.

—Надежды юношей питают...—саркастически сказал Коба. Сделал поворот на месте, пошел обратно. Помолчал. Тревожно поскрипывал пол.

—Никитушка?

Хрущев вошел в состав Полибюро буквально на днях, в конце марта. Когда Коба неожиданно назвал его по имени, да еще так ласково, он буквально подскочил.

—За Украину я ручаюсь, товарищ Сталин,—не задумываясь, как автоответчик, отрапортовал он.

При чем тут была Украина и в каком, собственно, смысле он за нее ручался—никто не понял, но в Кремль Никита пересел именно из Харькова, с поста первого секретаря компартии братской республики, и, в общем, ясно было, что ни о чем, помимо своей былой епархии, он толково сказать пока не мог.

—Ну и на том спасибо,—мягко одобрил Коба и пыхнул трубкой. И только тут словно бы вспомнил про Литвинова и как бы спохватился.—Да вы присядьте пока, Максим Максимович. Что ж вы все стоите да стоите? В ногах правды нет.

Литвинов слабо улыбнулся, силясь выказать благодарность, добрел нетвердо до ближайшего свободного стула и почти рухнул на него. Дрожащей рукой вытянул, путаясь в пиджаке, из кармана брюк носовой платок размером с детскую простынку и принялся, шумно отдуваясь, вытирать лицо и шею.