На мохнатой спине (журнальный вариант)

—Погоди,—сказала она, никак не отвечая ни голосом, ни взглядом на мой внезапный и совершенно неподдельный восторг. Ее шелушащийся лоб собрался морщинками.—Погоди, не гони. Я специально пошла за тобой и ждала, когда ты один останешься, потому что вдруг подведу тебя и твою молодежь под монастырь. Может, ты и общаться со мной теперь не захочешь. И уж всяко мне, наверное, нельзя к тебе домой, а тебе нельзя ко мне, я же теперь чээсвээр.

Падение с высот бурлящего веселья и благородной грусти было столь внезапным, что я, даже приложившись всем телом, не сразу опомнился.

—Что?

—Член семьи врага народа,—пояснила она, и вдруг ее голос напомнил мне тот, давнишний, когда она вот так же снисходительно и почти с презрением поясняла мне то, что вообще-то должны назубок знать все.—Веню вот уже полторы недели как взяли. Без объяснений, и ни от кого не могу добиться ни слова...

Я сглотнул.

Улицы совсем опустели. Ни людей, ни машин.

Опять истошно зазвенел, разухабисто выворачивая на набережную, сверкающий слепыми от инея окнами трамвай.

—Кто такой Веня?

—Мой муж. Вениамин Шпиц, журналист. Ты, наверное, не знаешь.

—Так,—сказал я.—Ну, говори, говори.

—А что тут говорить,—она кривовато усмехнулась.—Все как у всех. Но когда я тебя увидела, я подумала... Может, ты... ну... можешь как-то помочь?

Запинаясь, она выдавила сокровенное и умолкла. Потом ей, наверное, показалось, что она перегнула палку и запросила слишком много сразу.

—Ну, хотя бы узнать, что с ним, из-за чего все это...

—Хорошо,—не колеблясь, сказал я.—Я попытаюсь. Я, как ты понимаешь, не свят дух, но попытаюсь. Но... Аня. Мы так давно... Я не знаю... Как ты живешь?

—Как всегда.

—Но ведь все так изменилось.

—Я не заметила. Мы все в этой стране всегда как подопытные мышки. Один тест на сообразительность закончился, начался другой. Убрали лабиринт с ломтиком сала посредине, поставили кормушку с педалькой, педальку надо нажать лапкой два раза, и кормушка откроется. А мышки... Мышки остались те же самые.

—Ты биолог?

—Я чээсвээр,—ожесточенно сказала она.

Я глубоко вздохнул.

—Ну, про сейчас я понял, но... До этих полутора недель ведь тоже было много всего?

Мало-помалу я отходил от шока внезапной встречи, внезапного обрушения из одной жизни в иную, и воспоминания неторопливой чередой начали проявляться в памяти, как на листах фотобумаги.

—Ну конечно, мы как выпускной отгуляли, так с тех пор и не виделись. Это же конец мая был, как раз после Цусимы. Всё в цвету... Ты в белом фартучке, с бантами... Помнишь, вы кричали: ура микадо! Царю конец!

—А ты не кричал,—сказала она.

—Ты помнишь?—я готов был ее расцеловать за это.—Помнишь? Знаешь, я хотел... Чтобы как все. Но у меня язык не повернулся.

—Зато теперь ты при делах,—сухо сказала она.—Под новым царем устроился.

Черная неподвижная Москва стыла и дыбилась вокруг нас, делая вид, что беззаботно засыпает, и серебрилась непорочным инеем, бодро дышала морозом, светила разноцветными окнами—а моя школьная Аня была чээсвээр, и ненавидела меня за это, и просила у меня помощи.

—Хорошо,—сказал я.—Попробую. Как мне тебя найти?

—Ты обещал?

—Я обещал.

Она попятилась от меня—точно отшатнулась. И уже тогда сказала:

—Проще простого. Спроси адрес в НКВД.

И почти бегом бросилась прочь по будто вымершей улице, которая еще десять минут назад казалась мне уютной и безмятежной, даже какой-то предпраздничной. И ведь правда, скоро Новый год. А что людей нет—так все уже дома, с семьями, чаи гоняют, читают детям книжки вслух, целуются, выпивают; суббота ж... Полы жеваной, плешивой шубки мотались из стороны в сторону, словно подгоняя шлепками ее беспомощные, худые ноги, петляющие каблуками в воздухе.

Перед тем как завернуть за угол, она остановилась так резко, что поскользнулась и едва не упала. Кругом, сколько хватал глаз, так и не появилось ни души, и она могла себе позволить говорить с расстояния трех десятков шагов, будто стояла рядом. Вполоборота глядя на меня, громко спросила:

—Ты ведь был в меня влюблен?

—Да!—крикнул я, нелепо надеясь, что хотя бы это повалит стенку, которую жизнь вбила между нами.

Она мгновение постояла, глядя на меня, как встарь, свысока. Потом вдруг чуть развела руками: дескать, ну, не обессудь, сам дурак.

Назавтра мне повезло. На последних минутах обеденного перерыва я, возвращаясь из столовой, приметил на лестнице выше себя широкий, лоснящийся на спине пиджак Лаврентия и в три прыжка догнал нового главу спецслужб.

—Пламенный партийный,—сказал я.

Он прострелил меня зайчиком от пенсне и ответил в столь же легкой манере:

—Взаимно.

—Слушай, Лаврентий, хочешь делом доказать, что народ всегда прав?

Он молча усмехнулся, не давая поймать себя на слове, но явно приглашая продолжать. Я так и знал, что ему станет любопытно. Я выждал. Пусть и уклончиво, но ему все же пришлось подать голос.

—Народ всегда прав,—согласился он.

—В народе говорят: блат главней наркома.

—Спорно, но и так бывает.

Разговор заструился. Что и требовалось.