На линии доктор Кулябкин

— Недельки через две мы Сергею Сергеичу снова анализы сделаем, кровь посмотрим. Старайтесь, чтобы на юбилее он не ел сладкого, это ему ни к чему. И главное, Евдокия Леонтьевна, чуть хуже — меня вызывайте, я к вам всегда с охотой. Бабушку мою вы мне напоминаете…

Подняла сумку и вдруг спросила:

— А может, я у вас истории закончу? В поликлинике времени вдвое больше уйдет…

— Пишите, пишите, — обрадовалась Дуся. — Мешать не стану.

Она пошла на кухню, положила апельсинов в вазу, поставила на стол. Пока ходила, все думала: с докторшей ей повезло — душевная, неторопливая, внимательная. И поговорит, и ободрит. Про других чего не наслушаешься. Клавдия рассказывала: вызывала раз свою — больше не станет. Рук не помыла, пальто бросила на диван, наследила по комнате, а надымила так, что хоть трубу ставь. В следующий раз поразмыслишь — не лучше ли с соседкой советоваться, чем такую звать.

Докторша писала быстро, не брала апельсин.

— Угощайтесь, — Дуся устраивалась с шитьем. — Купила столько от жадности. Если приедут не только дети, а все знакомые, и то не съесть. А сама я хоть бы и не видела их…

— Разве дети в разъезде? — спросила докторша.

— Как разбрелись — теперь уж и сказать трудно, — подтвердила Дуся. — Никто из дому не гнал, а раскидало, как мячики. Сын не знал, куда себя деть, метался после смерти жены. Ребенка взяли ее родители, старики помладше меня. С отцом надо бы, так у него работа — не специальность, постановки ставит в театре. Девочке у стариков неплохо, но без отца и без матери все равно сирота…

Она опять замолчала. Стало слышно, как поскрипывает докторское перо.

Дуся вдела нитку, перекусила конец, узелок свернула и снова принялась за дело. Разговаривать вроде было неловко. Дуся морщилась, о чем-то раздумывая, водила иглой, пришивала для прачечной номерки.

— А что тяжелее, малые или старые, — теперь уже сказать не скажу. Легкого времени для себя не помню…

Докторша поменяла карточку, дело у нее шло быстро, и, то ли из вежливости, то ли задели ее слова, спросила:

— Вы с какого времени в городе?

— Я-то? С тридцать восьмого. Прикатили с Клавой из Калининской области, Воськосский район, может, слышали? Счастья решили пытать. Куда было идти? В домработницы. Клава шустрее, она к гомеопату устроилась в богатющий дом, а я — к директору школы. Жили они в двухкомнатной, не худо по тогдашним-то временам. Поначалу я хозяина очень боялась: в шляпе ходил и при галстуке.

Докторша улыбнулась, дала знак, что слушает, а писанине рассказ не мешает.

— …Устроили меня уважительно. Спала, правда, в ванной, все равно горячей воды не было, в бане мылись. Дворник Матвей настрогал полати из досок, их на ванну укладывали, спать можно. Платили по сто рублей, но тогда это были деньги. Дел никаких. Уйдут на работу, приберу, сготовлю и маюсь, не знаю, куда себя деть. Зачем, думаю, им работница, не лишка ведь денег? Клава моя сразу причину унюхала: «Неужели, говорит, Дуся, не видишь — у хозяйки живот на носу». А пока я прикидывала, уходить или нет, хозяйка принесла двойню.

Докторша поглядела на Дусю с удивлением, отложила ручку, но вопроса не задала.

— Что началось! То бежи в консультацию — молока нет, то купай, то стирай, и не потому что люди худые, а каждый напляшется, когда двое кричат. Но главное оказалось: хозяйка — больной человек. Рожать ей заказывали. Не послушалась. Ребенка хотелось иметь. Оставлю, говорит. И оставила на несчастье.

— Так вы не родная детям?

— Как не родная, если они своей матери не видели. Родная. Но не кровная. Мать умерла в тридцать девятом, царствие ей небесное, из больниц так и не вышла. Клава к тому времени уже на фабрику перешла, знатной стахановкой стала. Приходит как-то вечером, видит: я в корыте с локтями. И заявляет: «Ты, Дуся, всю жизнь, что ли, решила оставаться в домашних работницах, когда страна в стройках буден?» Поплакала я — кому тогда на фабрику не хотелось? — но ведь и сироток жалко. А Клава и тут без всякого сомнения: «Пускай, говорит, твой директор думает, он грамотный, тем более что на фабрике поговаривают — скоро война».

В сорок первом двадцать второго июня собрались мы на дачу в Мельничный. Сергей Сергеич от роно комнату, веранду и коридор получил. А около Ржевки машины по дороге — фырк! фырк! Доехали до места и… назад.

В ту неделю Клава мне последнее предупреждение сделала: «Страна, говорит, кровь проливает, все теперь для фронта, все для победы». Я тогда спрашиваю: «Как же детишкам жить? Они же без матери. Есть совесть у человека?»

Только Клаву спровадила — хозяин является. «Понимаешь, говорит, Дуся, — а сам в сторону смотрит. — Подал я заявление на фронт. Но возьмут меня только в том случае, если у детей будет мать. Конечно, ты можешь и лучше человека выбрать, но пока у тебя вроде никого нет, давай поженимся. Деньги тебе пойдут по командирскому аттестату, и положение твое станет законное, прочное», Я его спросила: «А после войны что же?» — «Война долго не продлится. А когда кончится, дам я тебе полную свободу, сама решишь».

Докторша отодвинула истории, забыла, из-за чего и осталась у Дуси.