На линии доктор Кулябкин

Слушаю сына, а сама думаю: ребенок, а что понимает. Я от его рассуждений за голову хваталась. «Проститутки, мама, очень добрые, они меня больше всех жалели». Я уж потом думала: может, и проститутками-то они оттого стали, что в них одна доброта. И если, думаю, это так, то доброты человеку мало, человека с одной добротой сломать проще.

Тряпочки с номерками кончились. Дуся отложила шитье, пошла к комоду.

Взяла новую наволочку, стала прикидывать, где шить.

Валентина Георгиевна будто очнулась.

— Хорошо у вас, — сказала она, вздыхая. И вдруг прибавила: — А у меня две девочки. С девочками-то попроще.

— Как получится, — не согласилась Дуся. — Галя тихая была, смирная. Педучилище кончила на «отлично», в садике стала работать — одни благодарности. Напляшется с малыми, напоется, напрыгается, а вечерами чаще притулится у телевизора — не сдвинуть. — Подняла глаза на докторшу, дала понять — это не для чужих ушей. — Конечно, мать не знает всего. Похоже, и у Галины что-то бывало, да так, не больно серьезное. Серьезное я бы почувствовала. — Дуся качнула головой. — Нет, что у нее было — помину не стоит. Беспокоило, конечно, что замуж не идет, но, может, так-то и лучше.

— Сами себе противоречите, — засмеялась Валентина Георгиевна. — Значит, с дочкой полегче?..

— Трудно сказать, — не отступалась Дуся. — Три года назад я была бы с вами согласная, а теперь не знаю.

— А что случилось?

— Появился в их садике папаша с двойней. Сам ласковый, обходительный. Приведет ребят, поговорит с воспитателем, совет спросит. Галя нет-нет да похвалит его: вот, мол, какие есть люди, мама. Долго ли, коротко ли так было — теперь уже сказать не скажу, — но стала я замечать: что-то неладное с дочерью. Обняла как-то Галину, спрашиваю: «Любишь кого?» — «Люблю, мама. Да так, что сил моих нет, всю душу выжгло». — «Кто такой?» — «А это, говорит, тот молодой человек с двойней, я тебе про его детишек да про него самого рассказывала». Я за голову схватилась: «Беда! Разве, спрашиваю, ты, воспитателка, имеешь право отца от детей уводить? Да они эту несправедливость тебе вовек не забудут. Вербуйся на Север, уезжай немедленно». — «Тебе, мама, видно, не жалко меня?» — «Как не жалко? Только есть, Галя, такой величины грех, что переступи недозволенное, и это тебе уже никогда не простится, счастливой не станешь».

Списалась она с Воркутой и поехала. Месяца не прошло, как в дверях звонок. Открываю — женщина незнакомая. Лицо хмурое, заплаканное, а за спиной дети — мальчик и девочка. Слова они не сказали, а я все поняла. «Галя, моя Галя, — думаю. — Не свое забрала, чужое».

Утром позвала я Клаву, поручила ей Сергей Сергеича, села на поезд — и в Воркуту, возвращать родителя детям. А как еще я могла?

— Вернули?

— Вернула, — не сразу сказала Дуся. — А вот нету у меня уверенности, что у них кончилось, с ее характером все может быть.

Помолчали.

— Я боялась, что Галя под поезд бросится, когда его провожала. Бежит молча рядом с вагоном, не девчонка уже, женщина, — молча бежит, без слез… Ехала я на неделю, а тут позвонила Клаве да Серафиме Борисовне, сказала, что не могу оставить дочь в таком состоянии.

— А Сергей Сергеич после войны… стал… вашим мужем?

Дуся поглядела на докторшу, сказала просто:

— Жили в разных комнатах: я с детьми, он — отдельно. Поплачу, бывало, а утром в хлопотах и забуду все, — какой женщине тепла не нужно?..

Обе резко повернули головы — в дверях возник Сергей Сергеич. Рубашка у старика была выпущена, пижамные брюки перекрутились у пояса.

Валентина Георгиевна поглядела на часы, охнула.

— А я все сижу!..

— Да сидите, голубчик, — мягко сказал старик.

Дуся откинула шитье, замахала руками, показывая, какой он вышел неприбранный.

Сергей Сергеич опустил глаза и скрылся в спальне.

Валентина Георгиевна уже одевалась в передней. Дуся схватила апельсины из вазы, бросилась следом.

— Что вы! Что вы! Не люблю я этого, не нужно!

— Это детям, — Дуся глядела просительно, прижимая апельсины к груди. — А мне радость сделаете…

И то ли сказала так, то ли почувствовала Валентина Георгиевна, что нельзя обижать Евдокию Леонтьевну, но вдруг улыбнулась и открыла сумку.

— Кладите. Скажу дочкам: это от бабушки.

— Да, да, от бабушки, — обрадовалась Дуся.

Глава вторая ГАЛИНА СЕРГЕЕВНА

Дениса опять вовремя не взяли из садика — это превращалось в систему. Мальчик сидел в уголке, складывал очередной дом.

Галина Сергеевна то и дело поглядывала на Дениса — он хмурил брови, соображая, как лучше поставить чурочку, пирамиду или кубик, — забавное зрелище представлял этот серьезный господин!

Пожалуй, в группе она любила его больше всех. Но когда об этом ей сказала нянечка, Галина Сергеевна решительно отвергла: воспитатель не имеет права предпочитать одного.

После разговора с няней она стала чаще одергивать Дениса. Он не слышал замечаний, задумывался, а то, возбудившись, начинал кричать, когда другие молчали.

— Калмыков! — сразу же бросались на помощь исполнительные. — Не слышишь? Галина Сергеевна тебе говорит.