На линии доктор Кулябкин

Поезд загрохотал по новому мосту; стук колес напоминал отсчет времени, этакий метроном, — трух-та-та, трух-та-та! — вода в реке сверкала на утреннем солнце. Ильин щурился, пока поезд внезапно не вошел в тоннель, — все померкло.

— Не собирался я тебя против статистики восстанавливать, — в темноте сказал Чухин, так и не дождавшись от Ильина вопроса. — Получится, что ты половину жизни ухлопал на пустое…

Бабка отодвинулась, разговор перестал ее интересовать. Достала пятачок на автобус, зашпилила карман — до базара, вероятно, была прямая дорога.

Промелькнул полустанок. Чухин прочитал название, пожалел:

— Даже не заметил, как подъехали. Ну ничего, попробую уложиться. Давно душу не полоскал.

Лицо Чухина на секунду окаменело — нечто непрощающее, жесткое появилось в глазах.

Ильин торопливо думал: о чем это Чухин? Тревога возникла — казалось, сейчас произойдет неожиданное и стыдное.

— А сколько сволочей в медицине — ты знаешь?

— Этого мы не учитываем, — отшутился Ильин.

Чухин не обратил на его слова никакого внимания.

— Я до недавнего времени заведовал акушерским. Оперирую все, без хвастовства. Из области не вызываю. И вот прихожу на дежурство, а предыдущая бригада спокойненько размывается, собирается уходить. Спрашиваю, что было ночью. Рассказывают: одна мамаша рожает вторые сутки, никак разродиться не может — слабость родовой деятельности. Я, конечно, спросил, почему не пошли на кесарево. Что-то они промямлили, а когда я один остался — понял: не пошли на кесарево, потому что лень было, дежурство кончалось, вот они и оставили маманю следующей бригаде: там Чухин, пусть попотеет.

Он уставился на Ильина, спрашивая глазами, понимает ли, о чем речь?

Ильин нахмурился.

— Поглядел на роженицу и ахнул. Какое там кесарево, — опоздали! Нужно мать спасать, а не ребенка. Ребенком придется жертвовать, тем более он у мамаши четвертый. Если же при сложившейся ситуации идти на щипцы или на вакуум, то это значит только усилить у младенца родовую травму, нельзя даже надеяться, что дитё вырастет полноценным.

Ильин опустил глаза — врачебная память подсказывала, что Чухин говорит дело.

— Звоню главному: так, мол, и так. Выбора нет. Как на войне, разрешите жертвовать меньшим? «Не разрешаю, говорит. Ни в коем случае! Вы мне статистику испортите! А к нам едет ревизор!» — Чухин то ли всхлипнул, то ли засмеялся. — Так и сказал, как у Гоголя: «К нам едет ревизор». Только прибавил: из министерства. «Но кому нужен такой младенец? — спрашиваю. — Ни матери. Ни ему самому. Ни государству. Да и что будет, если мы мать потеряем: у нее дома мал мала меньше…» Он сразу же: «Очень ты стал, Чухин, государственным. Широко, говорит, мыслишь. Сказано — спасай всех, а какой будет ребенок — не наше дело. Это, говорит, потом станет видно, через много лет».

Ильин расстегнул ворот, что-то начало душить его.

— Вот, — заметил Чухин. — Дальше будет страшнее. Я, конечно, ему заявляю, что подлые приказы выполнять отказываюсь. «Хорошо, говорит. Вас, Чухин, я отстраняю от дежурства и от заведования. К вам доверия больше нет. Пришлю Юрия Сергеевича. Отделение сдайте ему».

— Сдал? — Ильин не выдержал.

Чухин кивнул:

— У этого, простите за выражение, Юрия Сергеевича руки-крюки. Я еще подумал: ну что он такими руками наоперирует? Загубит двоих. А потом зло меня взяло: пускай. Дождался этого козла в очках — поглядел бы ты на него! — да и пошел домой.

Он передохнул.

— Обида была жуткая. Хотел выпить, а что-то мешает к водке подойти, понюхать не могу, воротит. Вдруг, думаю, не справятся. И действительно: часа через два опять звонит моя Анна, — мы вместе с ней на дежурство ходим, привыкли, друг без друга никак. Звонит, значит, Анна и плачет. Гибнет, плачет она, бабонька, не может этот хмырь ничего сделать, спасай, Миша. Выскочил я на улицу, схватил грузовик, — вези, говорю, товарищ, я доктор, женщина гибнет. Даже не заметил, что бензовоз это. Но парень попался что нужно. Повернул драндулет и покатил в больницу. — Чухин улыбнулся. — Не то что я ее спас, а как-то успел смерть отвести. Она и сейчас тяжелая. Боюсь говорить о прогнозе, сглазить. Но ты бы посмотрел на мужа! С утра до вечера стоит под окнами с ребятами, ждет, что она выглянет…

Отвернулся в сторону, провел платком по лицу.

— Два дня я не выходил из родилки, боялся, Володька, ее оставить. Другие пришли на дежурство, я покемарю в ординаторской и опять к ней. Виноват все же. Психанул с этими… — Вздохнул. — Вчера чуточку легче стало. Попросила пить. Сказала про детей что-то. Пришел я домой, а душа не успокаивается, места не нахожу. И вдруг звонят: у Юрия Сергеевича какое-то важное дело, куда-то он должен поехать, просит выйти на ночь. Я виду не показал, что обрадовался. Прислали машину — все чин чинарем, а утром он меня заменил пораньше.

«Ах ты, история! — с ужасом думал Ильин. — Что же делать?!»

Начались новостройки. Поезд шел в черте города. Железнодорожных путей становилось больше; рельсы переплетались и перекручивались, а из окна казалось, что в этой несусветной путанице никогда не разобраться.