Давление 758,7 миллиметра. Тут же в книжечку записал 58,7 и быстро взглянул на часы: барометр я отсчитывал две минуты. Хорошо. Это не очень долго. Теперь надо посмотреть, что показывает барометр «анероид». Он лежит в специальной коробке. Я откинул крышку и опять постучал по стеклу барометра ногтем — стрелка дрогнула и остановилась на 759,2. Записал 59,2. Записал и вдруг спохватился. Как же это так у меня получилось: давление-то выходит разное? На одном барометре 58,7, а на другом 59,2!
Я бросился было опять к шкафику с ртутным барометром и вдруг вспомнил: Ромашников же говорил мне, что «анероид» немного врет! А потом — как же это я забыл? — ведь поправки же надо будет ввести по таблицам! Как введу поправки — показания обоих барометров и сравняются.
Скорее дальше. Только время зря потерял.
На лентах самописцев я сделал маленькие пометочки и повернул выключатель, который был приделан около оконного косяка. Я повернул выключатель в лаборатории, а на метеорологической площадке над флюгером, укрепленным на высоком столбе, сейчас же загорелась сильная электрическая лампа. В полярную ночь, в темноте, не то что флюгера — и самого столба не увидишь, — вот флюгер у нас и электрифицирован.
Теперь скорее на улицу, на площадку.
Я повесил на грудь большой электрический фонарь вроде тех, которые носят пожарные, схватил свои книжечки, медное ведро для осадков, надел шерстяные перчатки (в варежках неудобно писать) и выбежал из дома.
До метеорологической площадки — я уже измерил — ровно 125 шагов. Итти в гору, по тропинке, протоптанной между сугробами.
Попрежнему ярко светит луна. Но с востока уже набежали на небо тонкие, прозрачные, как вуаль, белесоватые облака.
Я поспешно иду на площадку, а сам верчу головой во все стороны, рассматриваю небо.
— Так, так, циррусы, — бормочу я, — перистые облака.
Кое-где на небе мерцают зеленоватые метелки и пучки трепетных огней — это северное сияние.
«Отметить в книжечке, что во время наблюдений было слабое северное сияние», — думаю я, а сам все шагаю, все иду, не останавливаясь ни на минуту.
Боже мой! Да когда же я, наконец, доберусь до этой площадки? Никогда я не думал, что 125 шагов — это такое длинное расстояние. А тут, кажется, уж полчаса шагаю, и никак не могу дойти. А ну, рысцой!
Вот, наконец, и площадка.
Я подскочил к будке, на высоких ножках стоявшей среди сугробов, ткнул свое ведро тут же в снег и полез по лесенке. В этой будке установлены термометры, измеряющие температуру воздуха. Они спрятаны здесь для того, чтобы ни солнце, ни дождь, ни снег не искажали настоящей температуры воздуха.
Поднявшись на верхнюю ступеньку, я одной рукой зажег свой фонарь, а другой дернул за деревянную шишечку на дверце будки. Дверца не открывается. Что такое? Я хотел было рвануть, да во-время вспомнил: нельзя — встряхну термометры. Тяну дверцу, а она ни с места. Ну, что же это такое, в конце концов?! И вдруг вижу — крючочек. Крючочек, чорт его возьми! Я этот крючок, кажется, со злости в порошок бы стер!
Вышиб крючочек из петельки и нырнул головой в будку.
В будке по инструкции дышать нельзя. От теплоты дыхания сразу поднимется ртуть в термометрах. А не дышать никак не возможно. От спешки, от волнения сердце у меня стучит, как мотоцикл, распирает меня — ну, прямо сейчас задохнусь. Записал один термометр, — мороз, оказывается, сейчас 18,3 градуса, — отвернулся от будки, хватил воздуха побольше и снова уткнулся в будку. Еще два термометра надо записать — один минимальный — какая ночью самая низкая была температура, а другой максимальный — какая самая высокая.
Записал оба термометра, определил влажность по стоящему тут же гигрометру, захлопнул будку и даже крючочек проклятый накинул.
Не глядя под ноги, я прыгнул с лесенки прямо на снег. И тут вдруг раздался какой-то звон, громыхание, лязг. Что еще такое? Что случилось?
Что-то черное быстро покатилось вниз под горку, громыхая по твердым промерзлым сугробам. Ведро! Это же я сшиб мое ведро для осадков!
Путаясь в длинной малице, я прыжками погнался за ведром.
Ну, ясное дело, теперь опоздаю! Какая растяпа! Разиня! Ротозей несчастный!
Наконец я догнал ведро и, чуть не плача от злости, с ведром под мышкой побежал к флюгеру.
Доска флюгера едва-едва покачивалась около первого зубца вилки. Значит, сила ветра 3 метра в секунду. Направление ветра ENE — ост-норд-ост.
Дальше. Скорее дальше. Теперь облака. С трудом держа карандаш в зазябших пальцах, я записал и зарисовал их, — на счастье облаков почти не было, — и рысцой побежал к почвенным термометрам. Термометры лежали прямо на снегу. Поднимать их нельзя, и мне пришлось лечь на снег, чтобы рассмотреть, что показывают ртутные столбики.
Рядом торчали из снега черные трубки глубинных термометров, еще дальше стоял столб с ведром для осадков, а за ним выстроились снегомерные рейки.
Я метался по площадке, то ползал на коленях, то карабкался по лесенкам, гулко прыгал с лесенок на снег, гремел медным ведром. Фонарь болтался у меня на шее и будто кулаком колотил меня в грудь.