На краю пропасти

— Да что вы, люди! — ещё более редкий, заступнический возглас. — Он же хороший. Он же не трогал никого!

Храм взорвался воплями. Все спорили со всеми. С одним, со вторым, с каждым. В толпу будто чёрт вселился на самом деле. Кто-то защищал Яра, кто-то обвинял, последних было значительно больше.

— Люди! — вновь раскатился по собору голос Грома. — Спокойно! Затем ли мы здесь собрались, чтобы спорить? Чтобы ругаться друг с другом? А все из-за кого? Из-за него! Не понимаете? Он же управляет вами! Заставляет злиться друг на друга. ИС-КУ-ША-ЕТ!

Толпа снова взорвалась, загалдела, но согласных уже было больше. Озлобленные взгляды теперь кидали на юношу, а не друг на друга.

— Но я говорю сейчас не об этом, люди! Он убил сына Воеводы! Он — убийца! И этот оборотень будет жить с нами?

— Нет! Убить его!

— Сжечь!

— Утопить!

— Без суда это невозможно, люди! Мы же не звери какие! Воевода — честный правитель.

— Спроси его!

— Да! Пусть расскажет, как дело было!

— Да!

— Говори, — Гром повернулся к юноше, — поведай всем, что случилось за стенами. Только врать не смей.

Ярос заговорил. С самого начала, издалека. Про ткацкую фабрику, про крылатых тварей, про смерть Купца. Как их бросил Митяй. Как они с Егором одни добирались, не зная дороги, и как Павлова на глазах у Яра убили кошки. В этот момент в дальнем углу храма тоскливо завыла мать Егора. Говорил медленно, сбивчиво, вспоминая страшные минуты самого сложного в его жизни испытания. Проживал его заново вместе с погибшими. Рассказал, как увидел, что кошак напада́ет на Митяя, и попытался помочь, сразить зверя. Но…

— Так ты признаёшь, что прикончил Панова? — холодный взгляд Грома сверлил его.

— Нет! — молодой человек смотрел в толпу, но не видел ни грамма сочувствия. — Я помочь хотел! Так получилось…

— Все слышали? — Гром повернулся к толпе. — Это его стрела в Митяе! Она, а не кошка, убила сына Воеводы. Надежду и будущее нашего города. Молодой Панов убит. И кем? Тем, кого уже давно не должно́ здесь быть… Тем, кого воды Колокши уже давно должны были принять к себе в искупление… Наше с вами! Так что скажете, люди? Виновен?

— Виновен!

— Полностью!

— Смерть ему!

— Виновен… — даже Николай, друг отца, и тот сказал это.

— Отлично, — прошептал Гром, а затем обычным голосом продолжил. — Итак, Ярослав. Ты признан виновным в убийстве сына Воеводы. В непредумышленном убийстве. Хоть ты и вне закона, но Воевода милостив… Он приговаривает тебя к быстрой смерти — расстрелу! — затем он повернулся к толпе. — Люди! Завтра на рассвете, с боем колоколов, состоится казнь. Просьба — никому не опаздывать… Увести!

Сердце билось в груди на удивление ровно. Яроса вели через ненавидящую его толпу, кто-то злорадствовал, кто-то плевался, кто-то провожал печальным взглядом. А дети радостно носились среди людей, толкались, веселились… Им невдомёк было, куда провожают человека. Что у него осталась всего лишь ночь, чтобы надышаться зловонным воздухом этого города. Вспомнить жизнь или ее подобие. Ту, что ему дана была на протяжении восемнадцати лет, но ничего не принесла. Ни родных, ни друзей, ни даже нормальной смерти. Ярос на выходе из храма опустил голову. Он больше не хотел иметь ничего общего с этими людьми. Ни видеть, ни слышать, ни быть среди них. Он не хотел быть человеком! И, возможно, самое лучшее сейчас — это умереть…

Глава 8 Сопротивление

Утро. Комната. Светлая, чистая и просторная. Свежий запах картошки с курицей откуда-то из кухни… Кроватки близнецов в дальнем углу. Ванька и Славик ещё спят. Не сто́ит будить…

— Ванька! Славка! — голос отца, вечно недовольного чем-то в последнее время, хмурого и какого-то… злого, что ли. Его опухшее лицо высунулось из-за двери и глянуло красными глазами, дыхнуло перегаром, который уже, как хроническая болезнь, не проходил. — А ну, подъём! За дровами сегодня. Дальнюю избу разбирать будем.

Под чистыми одеялами нехотя зашевелились, заворочались, но что поделать — сейчас даже руки двух десятилетних пацанов могут оказать неоценимую помощь.

— А ты… — отец как-то странно на меня смотрит. Неестественно. — Быстрей одевайся и матери помоги! Нечего из себя барышню корчить, да книжки целыми днями читать. Взрослая уже. Пятнадцать стукнуло.